Млечный Путь № 2 2021

- Могу я... его убить? - спросила по дороге, снедаемая злостью. Не уверена, что хотела услышать ответ. Важно было задать вопрос.

Слова прозвучали неожиданно холодно и решительно, и все сжалось внутри, обледенело.

- Да, - безмятежно ответил провожатый. Ничто не могло смутить его. - Идемте, покажу чем.

Он вывел меня к двум столам. Они размещались как раз в центре, хотя я видела подобные в начале. От них ряды людей расходились по помещению спиралью, причудливым лабиринтом жизни.

На одном из столов, большом ольховом, лежали несколько красиво упакованных коробочек с подарками, цветы, да еще что-то. Я не запомнила - было не важно. На втором же, громоздились самые разные орудия убийства и пыток: ножи, топоры, капканы, пистолеты всех веков, шила и даже спицы. Черт-те что! Такая нелепица...

Я схватила с края первый попавшийся нож и быстро развернулась. Рукой махнула провожатому, чтоб вел дальше. Тот не отреагировал на мой откровенно хамский, бесстыже-злой жест - просто пошел дальше.

Я не смотрела на людей, мимо которых мы проходили, не следила, куда идем. Предстояла роковая встреча, и я готовилась, собирая в кулак волю и решимость. Внутри мерзко щекотало отвращение.

"Он это заслужил!" - повторяла про себя. - "Проклятый гаденыш убил моего сына!".

А острый нож, зажатый в ладони, придавал мыслям веса, тяжести...

Я хотела подойти и просто ударить подонка острием: слева в живот, ровно под ребро, - как он ударил моего Пашку. И боялась поднять голову, чтобы случайно не встретиться взглядом. Впрочем, не помогло. Я увидела ненавистные светлые локоны, задолго до того, как мы подошли. Реденькие волосенки легко растрепались по лицу, но, под ними на лбу виднелась глубокая морщина, какая-то горестная, нелегкая. У убийцы были серые пронзительные, но не злые глаза. Обычные такие, может немного грустные. И тонкие длинные руки с грубыми рабочими ладонями. Они висели словно плети. Разве такими руками можно убить?

Я посмотрела на свои сморщенные маленькие кулачки, побелевшие костяшки.

- Это ведь не он? - ухватилась за мысль. - Он ведь жив-здоров, попивает чаек с родителями, да баранками закусывает? - спросила нелепо.

- Это он, - уверенно повторил провожатый, а потом добавил, - Его карма, аура, душа... Называйте как хотите.

Я поджала губы, подняла над головой нож.

- У всего в мире есть свои последствия, - закончил мысль провожатый, - и у того, что здесь происходит - тоже. Ваши действия на нем отразятся. По-своему.

Слабо тряслась неверная рука. Я сжала артритные пальцы и решилась почти...

- Отвернитесь! - взвизгнула истерично, на выдохе, и скривилась от внутренней боли, от страха того, что должна была по своему разумению сделать.

- Не могу, - отвратительно спокойно возразил бомж. - Моя задача смотреть. У справедливости должен быть свидетель.

Я опешила.

- Справедливости? Свидетель?!

А в уме пронеслись слова сына: "Нельзя такое не замечать".

Не прав ты сынок, каждый второй слепнет в нужный момент, а потом зовет это справедливостью, возмездием, кармой.

- Так я затем здесь? - взвизгнула. - Чтобы восстановить справедливость?!

Всплеснула руками. Задрожал дряблый подбородок - я знаю, как жалко выгляжу, когда готова заплакать - так много слез за жизнь пролито.

- Справедливость?! - завизжала высоко и хриповато. В горле запершило. - Справедливо - когда б мой сын остался жить! А это разве справедливость?

Я потрясла рукой, обводя зал, вдохнула, открыла рот и захлопнула его снова. Что тут скажешь?!

Мужчина склонил голову на бок - на его лице впервые отпечаталось подлинное чувство. Ему было жаль меня. Жаль. Какая гадость!

И все же он сказал, тихо, печально, но отчетливо и безапелляционно:

- Справедливость - это так субъективно.

Это стало последней каплей. Меня повело, ноги подкосились и, сложившись словно марионетка, с отрезанной ниткой, я рухнула на колени и зарыдала.

- Что ты наделал?! - закричала, поднимая снизу лицо к убийце сына. - Что же ты сделал?! Что вы все натворили!!!

Парень ожил и посмотрел прямо на меня - растеряно, испуганно.

- Ты же убил его! Убил человека! Живого! Моего сына... убил... - прошептала в ужасе, словно только в эту секунду осознала весь смысл произошедшего. - Ты меня убил...

И калейдоскопом перед глазами пролетели все события жизни: веселые, нежные, горькие и радостные, и словно в гадком дегте испачканные серые, стылые, несчастные тридцать последних лет.

- Убил...

Не было сомнений: он знал, кто я, знал, о чем я, - и на лице парня отразилось такое неподдельное искреннее страдание, такое сожаление о содеянном, что я больше не нашлась, что сказать - упала на четвереньки, положила голову на ладони и, раскачиваясь на коленях и локтях, выливала слезами всю злость и обиду, что накопились за тридцать последних лет. Выплакивала похороненную вместе с сыном часть души, наполняла слезами зияющую дыру в груди. Отпускала то, что не в силах была изменить.

Я не знаю, сколько прошло времени, но когда я встала (парнишка поднял меня), то слез больше не было.

- Я тебя прощаю, - сказала я убийце с таким достоинством, какого никогда не ощущала при жизни. - Я прощаю тебя!