И Настя стояла, замерев, возле чешуйчатого ствола, покрытого стеклянистыми потеками прозрачной смолы, вдыхала свежий, пропахший ароматами лета и леса воздух, слушала, как Томочка болтает про какого-то Полищука, который якобы очень хвалил работы Лидии Львовны и даже предлагал помочь устроить ее персональную выставку. "По-моему, об этом стоит подумать, Лидок, он обещал очень хорошую прессу!" - убеждала Томочка, а Лидия Львовна возражала с усмешкой: "Да ему наплевать на мои картины, он просто ищет подходы к нашему папе.... напишет что угодно, назовет мои работы шедеврами, лишь бы тот ему был чем-то обязан. Нет уж, не хочу еще и в живописи быть папенькиной дочкой". Настя слушала их вполуха, ей это все было неинтересно, потому что утром по дороге из дачного магазинчика она заметила свежую афишу с портретом своего кумира, и теперь думала только о том, как бы вечером отпроситься у Лидии Львовны в кино. Радость ожидания добавляла красок и без того яркому дню, запах малины кружил голову, и все казалось простым и возможным. Вот если бы вдруг, мечтала Настя, он появился сейчас на дороге, ведущей к их даче, она выбежала бы ему навстречу, и они поцеловались бы в губы, - так же, как он целовался в финальной сцене своей последней картины. Только на этот раз героиней была бы Настя, и все было бы по-настоящему, и целовались бы они не так, как в фильме - пять секунд перед самыми титрами - а долго-долго, пока дыхания хватит. От этих мыслей сердце билось сильно и часто, толчками гнало разгоряченную кровь, поджигало румянцем щеки, а Лидия Львовна накладывала на холст мазок за мазком и хвалила Настю за то, что у нее такое одухотворенное лицо...
Пойти в кино ей в тот день не удалось - неожиданно приехал из города Томочкин муж, привез с собой приятеля-коллегу, Томочка пригласила еще несколько знакомых дачников, и Насте пришлось весь вечер готовить и обслуживать застолье. Поглощенная хлопотами, она не обращала особого внимания на окружавших ее людей, запомнились только отдельные сценки: то Лидия Львовна выговаривала сестре на кухне "ну зачем, зачем ты приволокла Полищука! я же сказала, что не хочу даже слышать об этой выставке!"; то Томочкин муж, указывая на одного из молодых соседей-дачников, громко советовал Лидии Львовне: "присмотрись, выгодный жених - изобретатель, гений, парадоксов друг!"; то после ужина, когда окна уже налились серебристым сумраком белой ночи, Лидия Львовна тихо говорила про кого-то Томочке "не придет твоя знаменитость, зазнался уже", а та так же тихо возражала "совершенно не зазнался и обязательно придет, раз обещал".
А потом усталая Настя мыла посуду на летней кухне и слушала доносившиеся с террасы мужские голоса - там "гений" и Томочкин муж курили и рассуждали о каких-то тахионах, которые могут летать быстрее света, и гадали, откуда они берутся, возникают ли сами по себе или это результат трансформации каких-то других, более медленных частиц, и сколько энергии должна медленная частица для такой трансформации отдать, и превратится ли она сразу в сверхбыструю, или сначала станет квантом света, и только потом преобразуется каким-то образом в этот самый тахион и окажется по другую сторону светового барьера... Настя, хоть и была отличницей в своем медучилище, почти ничего в этом умном разговоре не понимала, но потом они вдруг как-то вывернули из всего этого на человеческое сознание и стали спорить о том, материально ли оно и если да, то куда же девается после распада мозга - и ей как-то незаметно стало все понятно и очень интересно, потому что она и сама часто задавала себе такие же вопросы, особенно когда думала о покойных родителях. "Гений" считал, что сознание материально и что как раз частицы этой неизвестной пока науке "сознательной" материи и могли бы быть исходным материалом для тех, что летают быстрее света, потому что только сознание обладает способностью отдавать свою энергию для созидания, и при этом не распадаться, а наоборот, усложняться, набираться сил и совершенствоваться. "Чем щедрее твое воображение, чем больше образов ты создал, придумал, подарил нам всем, поделился, тем больше у твoeго сознания шансов уйти за барьер, понимаешь?" - доказывал он, размахивая руками, и огонек его сигареты раскаленной точкой метался в полутьме. А Томочкин муж в шутливом ужасе хватался за голову и обзывал "гения" то идеалистом, то вульгарным материалистом, и кричал, что инженеры-практики не должны лезть в теоретическую физику, и что он вообще не понимает, как его приятель с такими дикими взглядами ухитрился сдать диамат и научный атеизм, - ведь от этой псевдонаучной бредятины всего один шаг до веры в существование бессмертной души и высшего разума...