Унылая колонна медленно тянулась через ночную мглу, шаркала ногами по плотно утоптанной тропинке, ведущей через лес к недалекому обрыву. Лунный не прожаренный блин, тускло разливающий сияние с хмурящегося неба, то вплывал в косматые облака, то выплывал из них. Впереди раздавались выстрелы, иногда видно было яркое, резкое пламя – искусственное, рожденное бензином, а не благородным деревом костра.
Там, впереди расстреливали. Просто и без затей подгоняли к обрыву и стреляли. Родители пытались спасти детей, ставили их за собой, прикрывая телом от пули, а затем вдавливая в податливую массу трупов, лежащих внизу, в овраге. И молились, пока еще могли молиться, пока хоть какая-то тень жизни не меркла в них. Молились, чтобы дети могли выбраться. Это было возможно. Если хватит сил столкнуть с себя труп. Если получится пробраться через гниющую, затягивающую болотистую массу. Если не одолеет ужас и отвращение. Если проклятый лунный блин не выползет в самый ненужный момент из-за облака… Если…
Те, что расстреливали, знали про «если». Поэтому иногда к обрыву подходил человек с огнеметом, и злобная пламенная струя облизывала лежащую внизу груду тел. Чаще всего раздавался только треск плавящегося человеческого жира да горящей одежды. Но иногда можно было услышать и крик. Тогда те, что расстреливали, смеялись, подходили поближе к краю обрыва, а человек с огнеметом еще и еще заливал пламенем тела. Смеющиеся вглядывались вниз, стараясь увидеть того, кто кричал, сгорая заживо.
У детей постарше еще был какой-то шанс. Тень шанса. Призрак шанса. Но он был. Один-два за ночь ухитрялись выбраться из оврага. Проваливаясь по колено в обгоревшие и гниющие трупы, оставив за спиной мертвых родителей, братьев, сестер – выбирались. Чтобы всю оставшуюся жизнь помнить. И ненавидеть.
У младших не было и этого. Но их все равно ставили за спиной, надеясь на милость Господа. Ведь даже волос не упадет с головы человеческой, если на то нет Божьей воли. Так, может, вот сейчас она и проявится, эта воля? Спасет именно этого ребенка…
И малышей вдавливало в трупы, и они лежали, задыхаясь от тяжести и муторных ядовитых испарений. Лежали, пока не приходила рвущая тело огненная смерть.
Броня шаркала вместе со всеми в колонне, спотыкалась, всхлипывала. Ей очень хотелось кричать, биться в истерике, рвать волосы – но было нельзя. И дело вовсе не в полицаях, что охраняли колонну, так же, как и обреченные, уныло шаркая по дороге сапогами. Но она боялась испугать Меира, который уснул у нее на руках. Если уж суждена сыну смерть в эту ночь, то пусть хоть поспит спокойно оставшееся время. И Броня крепче прижимала к себе теплое, разморенное тельце мальчика, будто это была ее единственная защита и опора в сошедшем с ума мире.
Она тоже поставит сына за своей спиной, постарается прикрыть его от пуль. Ну а дальше… дальше ему придется самому выбираться из оврага, полного мертвых тел. Он сильный. Он сможет. Он очень большой мальчик для своего возраста. Броня повторяла себе это снова и снова, целуя светлые пушистые волосы сына.
Когда лунный блин вновь растекся по небесной черной сковороде непропеченным тестом, Броня увидела, что овраг близко. Тех, кто был в колонне первыми, уже ставили к краю. Она прижала головку мальчика к плечу, осторожно пробуждая его от сна. Зашептала горячо в маленькое ухо:
– Меир, малыш, слушай меня, слушай внимательно. Сейчас мы упадем, но ты ничего не бойся, мама тебя защитит. Да. Когда упадем, то ты должен ползти. Ползти до тех пор, пока не выберешься в лес. Меня не жди, ползи сам, ты понял?
Мальчик кивнул и попытался заговорить, но Броня не позволила.
– Меир, нет времени, слушай, – она успокаивающе коснулась губами прохладной детской щечки, с трудом сдержала рыдание. – Слушай, малыш. Ты выберешься в лес, а потом побежишь. Ты будешь бежать так быстро, как только сможешь. Бежать, пока не выбежишь к деревне. Там ты скажешь, что тебя зовут Миша. Запомни, сынок, Миша. Ты потерялся. Ты так скажешь, хорошо?
Меир опять кивнул. Мама говорила странные вещи, но вся жизнь стала какой-то странной и непонятной, и он уже понимал, что нужно просто слушаться маму, а потом она все объяснит. Бывает, что взрослые не могут объяснить все сразу, приходится ждать. Он опять кивнул, чтобы мама успокоилась. Он все сделает, как она сказала.
– Тебя зовут Миша. Ты потерялся, – вновь и вновь повторяла Броня, благословляя светлые волосы сына и его серо-голубые глаза. – Миша. Потерялся.
– Но, мама, я ведь не могу потеряться надолго, – все же возразил Меир.
– Конечно, нет, дорогой! – Броня опять скользнула сухими горячечными губами по личику сына. – Я тебя найду. Обязательно найду. Но чуточку позже. Ты главное не забудь: тебя зовут Миша, и ты потерялся. Это будет как бы наш пароль. Такой знак, который поможет мне тебя найти. Понимаешь?
– Да, мама, – Меир обнял мать за шею, прижался крепко. – Если я скажу, что меня зовут Миша, ты меня быстрее найдешь, так?
– Так, так, – Броня даже улыбнулась сыну – у нее хватило на это сил.