Млечный путь

Дача досталась мне в наследство от отца. А ему — от его отца, моего деда, полковника НКВД. Двухэтажная, построенная в середине прошлого столетия, она с годами обветшала, одряхлела, и именно этим она меня и привлекает. В комнатах пахнет старым деревом. Лет 20 назад в поселок провели коммуникации — позаботились новые русские, и поэтому в доме есть газ, свет, горячая и холодная вода и функционирующие круглый год туалет и душ.

Дачу покачивает, когда с полей задувает ветер, она поскрипывает всеми своими деревянными и не деревянными частями, словно фрегат, отважно пустившийся в плавание по бурному морю. Иногда я выхожу на балкон, раскуриваю трубку и представляю себе, что стою на капитанском мостике и прорываюсь сквозь шторма, бури и тридцатиметровые волны к спасительному берегу, где меня ждут лихие собутыльники, легкомысленные подружки и бочка ямайского рома.

Отец… Были ли мы с ним близки? Припоминается далекий весенний день. Договорился с отцом о встрече в полтретьего на Пушкинской: надо было ехать в госпиталь на Пехотную, к матери. Я, страдая с перепоя, в этот день с утра поправлялся пивом в доме своей очередной любовницы где-то в районе Арбата. Неожиданно для себя уснул. Когда проснулся, понял, что безнадежно опаздываю. Вылетел на улицу, поймал такси. Водитель домчал меня до Пушкинской за три минуты. Отец, наверно, уже не чаял меня увидеть. Мне никогда не забыть его взгляда. В нем были и укор, и любовь, и страдание, и всепрощение, и разочарование в единственном и любимом сыне. Забыл сказать, у отца были удивительной глубины синие глаза. Он вообще был очень красивым человеком. И, как я понимаю сейчас, не только внешне. Я стоял перед отцом и лепетал что-то в свое оправдание. Я был готов провалиться сквозь землю. Но не провалился. Отец не поверил ни единому моему слову. Он махнул рукой, и мы поехали к матери.

Мать умерла через две недели, и я, занятый какими-то, как мне казалось, неотложными делами, опоздал на похороны. А когда спустя полгода умер отец, так и не сумевший пережить утрату, — в отличие от меня он был однолюб, — я и вовсе не поехал на кладбище. Я был вроде того знаменитого поэта, который очень любил свою мать, но не присутствовал на ее похоронах, потому что был занят: у него был тяжелый роман с женой друга и ему было не до сыновнего долга.

Я жил своей жизнью. Родители — своей. К жизни и к смерти мы относились по-разному.

Отца я вспоминаю чаще, чем мать. Не знаю почему. О себе он мало что рассказывал. Но одну историю я запомнил. Кое-кого из его друзей в известные мрачные времена отправили на перековку в Норильск. Жили они там вольно, снимали комнаты и квартиры и работали на Норильском комбинате. К одному из них приехала самоотверженная жена. Отец решил навестить их. В то время туда летали турбовинтовые АН-10. Надежные, но шумные, тряские и медлительные. Почти сутки лету. С тремя или четырьмя посадками. Родственники осужденных нагрузили отца посылками. Теплые носки, консервы, книги, гитара, букет цветов для жены друга. Рюкзак, в который он всадил все это добро, весил, по его словам, не меньше центнера. Гитара не поместилась, и он нес ее в руке. В гитару удалось засунуть пять кило воблы. Перед полетом отец тронул струны. Звук был божественный! Ему показалось, что запела вобла. Наконец добрался до Дудинки. На автобус опоздал. Нашел обходчицу, женщину лет пятидесяти. Начал уговаривать ее остановить местный поезд до Норильска. Та расхохоталась. Он расстегнул пальто и достал букет мятых гвоздик. Обходчица заплакала. Через час она притормозила грузовой состав, и отец взобрался на грузовую платформу со строевым лесом. А еще через час он прибыл в Норильск.

…На даче я бываю примерно раз в полгода. Накатывает на меня тоска зеленая или что-то трудно поддающееся определению, и тогда я уединяюсь здесь, чтобы окрепнуть физически, привести мысли в порядок, а желудок напитать деревенскими разносолами, от чего, кстати, напрямую зависит настроение. На этот раз я благоразумно посчитал, что бегство, даже такое неубедительное, — лучший выход из создавшегося положения.

Фруктовый сад, за которым после смерти отца никто не присматривает, запущен, одичал и стал похож на буйно разросшийся дикий лес. Окруженный вырождающимися вишневыми и сливовыми деревьями, стоит в глубине сада сосновый сруб о двух жилых комнатах, со столярной мастерской, кухонькой и русской баней. О, баня! Сколько чистых и стыдных мыслей вызрело в ней! Сколько раз, посиживая на верхнем полке, я предавался мечтам о своем блистательном будущем, полном приключений, интересных встреч, рукоплесканий, успеха!