Млечный путь

Аня живет здесь уже месяц. Авдеева-Фокина относится к ней как к дочери. Как относится к ней Лева, я не знаю и знать не хочу. Но кое-что он о ней сказал:

— Обворожительная девушка, — он осторожно посмотрел на меня. — Есть в ней что-то роковое, притягательное и в то же время отталкивающее. Очаровательная и опасная, я ее немного побаиваюсь. Кстати, зазвать вас сюда — ее идея. Пусть приезжают, говорит, не будет так скучно. Когда-то моя жена говорила, что у Ани артистический талант. Сейчас об этом никто не вспоминает. Аня увлеклась хиромантией, столоверчением, астрологией и прочими интересными штучками. Я ее тут застукал: она ночью, не отрываясь, смотрела на звездное небо, что-то с ней происходит.

Илюша сразу прилип к Ане. Ей, похоже, это нравится. Они по целым дням вместе.

В один из нескончаемо долгих вечеров Лева предложил мне сыграть в шахматы. На «интерес». Я помнил, что он чуть ли не кандидат в мастера, и отказался. В ответ предложил сразиться в покер. Увлеклись. Мне везло. Фокин пыхтел от злости. Играли под честное слово. К полуночи я выигрывал у него две тысячи долларов. Разгорячившись, Фокин поставил на кон сначала перстень, сняв его с пальца, а затем и виллу. Проиграл и то и другое, таким образом, к утру и перстень с сияющим аквамарином, и дорогущий особняк перешли под мою юрисдикцию. Зная Леву, я потребовал немедленной финансовой сатисфакции.

— Нб, подавись, — он со злостью насадил мне перстень на палец.

— Настоящий? — спросил я, с подозрением рассматривая камень.

— Разумеется, настоящий. Я купил его на пляже неделю назад у пакистанца за пять евро. А вилла не моя, я ее арендую! — Лева расхохотался.

Таким образом, Авалон, остров блаженства, на поверку оказался, как ему и положено, блефом.

— Тогда отдай две тысячи.

— А разве мы играли не в кредит? — удивился он. — Ну, хорошо, я вознагражу тебя, куплю тебе бутылку виски.

— Только самую большую и самую пузатую.

— Будет тебе бутылка, самая большая и самая пузатая. Посмотри на меня, — вдруг сказал он, — говорил я тебе, что могу предсказывать смерть?

— Говорил. И не раз.

— Что-то ты мне сегодня не нравишься.

— Я давно никому не нравлюсь.

— У тебя глаза мертвеца. Смотри, как бы тебе не сыграть в ящик в самое ближайшее время. Что-то подсказывает мне, что тебе грозит опасность. Советую тебе быть настороже. Возможно, опасность исходит от тебя самого, — задумчиво сказал Лева и, забывшись, попытался подкрутить давно сбритый ус.

Удивительное дело! Если разобраться, Господь должен был бы меня казнить. И казнить самой страшной смертью. Я нарушил все земные и небесные законы: я убивал людей. А Господь вместо этого наградил меня пятилетним счастьем. Не понять, чем руководствовался Господь. «Умрешь и все узнаешь — или перестанешь спрашивать». Хорошо бы спросить у Льва Николаевича Толстого, как ему там, на том свете, много ли открылось?

…Я подарил Ане икону. Ту самую, из мушероновской церкви. Брагинскую. Думаю, икона, опосредованно принесшая мне счастье, принесет счастье и ей. Пусть попользуется. Ане, после того как она рассталась с каким-то Глебом или еще с кем-то, кто основательно подпортил ей настроение, от чего у нее на лице с тех пор застыло уксусное выражение, сейчас это просто необходимо. Когда Аня в полной мере насладится счастьем и когда оно ей надоест, — нельзя же вечно пребывать в растлевающем состоянии блаженства, — она вернет ее мне или передаст кому-то еще. Икона как символ. Икона как поощрение за преданное служение всемирной идее безоглядного эгоизма, икона как вера в везение. Икона как переходящее Красное знамя, которое вручали в прежние времена победителю соцсоревнования. Пусть Аня попробует посоревноваться со мной в обретении счастья. Вообще, это мне нравится: краткосрочно попользовался, передал другому. Впрочем, можно и не передавать: счастье, что с иконой, что без нее, недолговечно. Кроме того, икона помимо духовной составляющей имеет еще и материальную ценность; с тех пор как Брагина посмертно признали гением, икона может стоить уж никак не меньше виллы-саркофага, что арендует Фокин. А это уже кирпичик, который можно уложить в основание благополучия, а там и до счастья рукой подать.

За последние пять лет я несколько раз летал в Москву и захаживал в редакцию. Садился за свой стол и упирался сонными глазами в школьную доску. Она пополнилась новыми ляпами. «Иосиф Мандельштамп», «в гостиную вошел выхолощенный молодой человек, одетый по последней моде», «скрипя сердцем» — все это наряду с прежними шедеврами ласкает взор. Шумит чайник. На все лады трезвонят мобильники. Все как прежде. Не хватает только Бутыльской и Ефимов. Очень не хватает. Зато муха на месте. Та ли это муха, постаревшая на несколько лет, или ее правнучка, неизвестно. Одинокая муха. Так и напрашивается тривиальная аллегория. Петька в который раз оказался на мели, и я снова пристроил его на должность младшего редактора. Будет теперь кому ремонтировать электроприборы.