Млечный путь

Сначала мы с отцом Леонидом забрались на звонницу. Потом по крепкой деревянной лестнице поднялись выше. И вот мы на куполе. Я ухватился за зеркальный крест. Он был тёплый. Покрутил головой, обозревая окрестности. Вон там, вдали, раскинулся луг, который отсюда виделся правильным ромбом; луг, как когда-то, колосился зрелой пшеницей, и по нему гуляли солнечные волны. Сейчас, пусть и ранняя, но все же осень, странно, что не убрали, колос перезрел, и поэтому кажется, что луг напоен жидким золотом. Почему не убрали? Что-то помешало? Или ждали моего появления, чтобы предъявить мне всю эту красоту?

Я повернул голову направо. Увидел далекую дубовую рощу; ветер донес дурманящий запах подпревающей, уставшей за лето листвы, за лесом — шоссе, по которому в обе стороны шли потоки машин, еще дальше станция, еще дальше строительные краны и тающие в туманной дымке многоэтажные дома. У меня захватило дух. Я и не предполагал, что из Мушероновки видна Москва.

Дьякон и служка с помощью самодельных талей, на веревках, подали нам просмоленный, покрытый прозрачным лаком деревянный крест. Нам предстояло установить его. Но прежде надо было демонтировать зеркальный. Это оказалось нам не под силу. Пришлось призвать на подмогу плотника Василия, дюжего немногословного мужика, который, кстати, несколько дней назад привез новый крест из Пскова, Василию подсоблял водитель. Оба они все эти дни околачивались в Мушероновке, ночуя, как без осуждения поведал мне священник, в доме анонимных представительниц местного женского населения.

С большими предосторожностями мы с отцом Леонидом спустились на бренную землю.

Уже стоя внизу, он все время приговаривал:

— В поте лица своего установите крест, дети мои, будьте внимательны и хорошенько установите крест, не то не заплачу, — он жестикулировал початой бутылкой водки и, не прячась, поминутно прикладывался к ней. Плотник и его помощник, почти неслышно матерясь, не обращали на священника никакого внимания. Посмеиваясь и качая головами, они, потратив четверть часа, сняли зеркальный крест.

— Куда его теперь девать… Он ведь освященный… — задумчиво произнес отец Леонид. Он велел служке принести еще бутылку. — Черт, — сказал он в сердцах, — я же забыл освятить новый! Ну, и идиот же я! Уже поздно, — он посмотрел на небо, — скоро совсем стемнеет. Лезь тут на эту проклятую верхотуру… еще сверзишься. Черт с ним, завтра освящу… Или пошлю дьякона…

Зеваки, которых набралось с полсотни, смотрели на священника чуть ли не с молитвенным обожанием. Народ в Мушероновке пьющий, понимающий.

Мужики работали не покладая рук четыре часа.

Когда все закончилось, я подошел к плотнику.

— Ну как, крест не подкачает?

— А что ему сделается? Сносу нет, тыщу лет простоит.

— Можешь приколотить меня к нему?

Он не удивился, только пробурчал:

— Ты не Христос.

Потом подумал и добавил:

— Попробовать можно. Приколотить, говорю, можно, чего ж не приколотить, если у тебя такая охота и дурь в башке. Только деньги вперед.

— Деньги?..

— А кто ж тебе задаром-то работать будет. Да под статью, как два пальца… Опять же гвозди денег стоят.

— Сколько?

— Четыре гвоздя стоят недорого. А вот ты… — он посмотрел на меня, — кусков на сто потянешь.

В светелке мы с отцом Леонидом и брандмейстером распили еще бутылочку. Потом пожарные подбросили меня и сына до станции.

— Так в чем же все-таки смысл жизни, отец Леонид? — спросил я священника перед тем, как сесть в машину.

— А черт его знает! — ответил он.

Уже поздней ночью ночи мы с Илюшей приехали в Москву. Он сразу завалился спать. Я же до утра перечитывал свой роман, изданный Издательским домом «Олимпиек». Несколько лет назад я слепил его из всех своих написанных «в стол» романов.

По мере приближения повествования к концу, — а уже начало светать, и заворковали голуби, — роман мне нравился все меньше и меньше. Особенно разочаровали меня последние страницы, в которых говорилось о том, как главный герой расстается с жизнью. При большом стечении скорбящего народа он умирал со следующими словами: «Все остается людям». Конец меня просто убил. Глупее не придумаешь. Но роман имел оглушительный успех. Он выдержал несколько переизданий, сумев собрать миллионную читательскую аудитория.

По мотивам романа был снят многосерийный телефильм.

Критики, с моей легкой руки перешедшие на ресторанное питание, на все лады славили меня. Они писали, что автор «изящно и проникновенно пишет о любви, страданиях и душевной боли». На короткое время я приобрел репутацию искуснейшего психолога, прекрасно разбирающегося в хитросплетениях сердечных переживаний и движениях человеческих душ.

«Этот роман, роман о странствиях души в поисках правды, покоя и спасения, был мучительной попыткой автора утвердиться, вернее, раствориться в мире хаоса, абсурда, в котором он никак не мог найти себе достойного и внятного места». Автора ждет прекрасное будущее, писали критики. Они и не догадывались, что никакого будущего у меня нет.