Млечный путь

Войти в пятизвездочный отель в таком виде нечего было и мечтать. Номер Фокина находился на первом этаже. Это я помнил. Пришлось-таки мне вспомнить альпинистские подвиги моего первого бесценного друга. Я подтянулся на руках, перелез через перила, открыл балконную дверь и проник в его номер.

Фокин не спал. Он сидел на диване и курил. Перед ним на столике стояла полупустая бутылка виски. Когда я вошел, он встал. Казалось, он совсем не удивился. Глаза его вспыхнули веселым огнем.

— Ты неотразим! — одобрил он мой внешний вид, кружа вокруг меня и похохатывая. — Но вчера ты выглядел все-таки лучше… Результат встречи с разгневанным мужем? — он указал пальцем на мои обноски.

Я кивнул.

— Синяков, переломов, огнестрельных и колото-резаных ран нет?

— Бог миловал.

— Легко отделался.

После паузы он неожиданно выпалил:

— Твоя приятельница по имени Вика опять свободна.

— Развелась? — Я уже перестал удивляться, что Фокину известны мои знакомства и мои связи.

Фокин загадочно улыбнулся.

— Ее муж врезал дуба. Переохладился. Опасно нежиться в ванне со льдом, когда у тебя столько врагов. Она теперь многократная вдова. Безутешно скорбит. Говорят, с горя купила себе новый дом на Рублевке. И подумывает о новом браке.

— А что Маша?.. — спросил я, вспомнив ординарца маршала.

Фокин наморщил лоб.

— Маша? Какая еще Маша? Ах, эта… Мне удалось ее не привлекать… не так уж она была, в сущности, и виновата. Маршал обещал, что облагодетельствует ее, и… надул. Вот она его черпачком-то и огрела.

— И где она теперь?

— Готовится к выполнению ответственного задания. Отрабатывает прыжки с парашютом. Она же теперь крепко замазана. Она на крючке. А из таких-то как раз и получаются самые преданные агенты. С моей подачи ее повысили до капитана. А что касаемо маршала… был он герой, но был, чего уж тут скрывать, и вороват… и изрядно прижимист. Люди этого не любят. Он и с тобой не расплатился за работу над мемуарами. Вот ты его картинку-то и слямзил. Так?

— С твоего позволения я приму душ, — сказал я и принялся стаскивать с себя одежду. Намокнув, она прилипла к телу, и мне пришлось буквально отдирать ее от тела, труднее всего оказалось снять с себя трусы: они буквально приросли к коже.

— Хорош трофей! — смеясь, издевался Лева. — Кстати, камушка ты, конечно, не обнаружил?

— Говорит, потеряла… или продала…

После ванны я с наслаждением растерся полотенцем и облачился в хозяйский халат.

— Скажи, какого черта ты дал мне фальшивый ключ? — спросил Лева через минуту.

— Ключ был настоящий, из легированной стали, ты об него, помнится, коронку сломал.

— Скотина! — он задохнулся от возмущения. — Рассказать тебе, как меня там отделали? Сначала все шло прекрасно. Перед отлетом загримировали меня под Бублика, взял я из следственного дела его паспорт и отправился в Стокгольм, но дальше… Прохожу в банк, все чин-чинарем, сую ключ… и тут как завоет сирена! Меня еле отстояли наши ребята из посольства.

— Есть еще второй ключ, в два раза больше первого, — вкрадчиво сказал я.

— С меня довольно, — он со злостью покосился на меня. — Мне и первого хватило с избытком. У меня до сих пор ребра побаливают. Таблетки не помогают. У тебя случайно нет какого-нибудь бальзама или мази, чтобы снять боль?

— Мази нет, — сказал я. — Зато есть порошки.

— Знаю я твои порошки… — пробурчал он, — обойдусь как-нибудь таблетками.

Я с трудом уговорил Леву дать мне на время что-то из одежды. Он упирался, предлагая мне отправиться на завтрак в халате и бутсах. В конце концов, он, ворча и причитая, выдал мне шорты, майку и шлепанцы.

Свежий ветер с моря приятно холодил тело. Мы расположились на веранде отеля Bonvecchiati. После принудительной голодовки у Симоны и ночного кукования на крышах у меня разыгрался аппетит, и я с таким рвением набросился на свежеиспеченные круассаны, горячий хлеб и кофе с пирожными, что на меня вышли поглазеть повара.

Ни к селу ни к городу вспомнился Генри Миллер: «Лишь убийцы получают некоторое удовлетворение от жизни». Здесь ключевое слово «некоторое». То есть, полагает Миллер, в этом гнусном мире даже тем, в чьих руках чужие жизни, не всегда живется так, как им того хочется. А об остальных и говорить нечего.

А Фокин тем временем разливался соловьем.

— Странно, что я тебя еще не пристрелил, — говорил он, потягивая через соломинку крепкий коктейль и разглядывая меня сквозь солнечные очки. — Ты упорно пренебрегаешь моими советами. А зря. У тебя нет ясной цели, так вот, я тебе ее обеспечу, так сказать, обозначу, а твое дело, следовать моим советам или нет. Каким-нибудь ясным утром, сегодняшнее утро уже упущено, допустим, завтра ты должен сказать себе: все, с прошлым покончено!

— Если я покончу со своим прошлым, от меня ничего не останется.

— Ты все усложняешь. А надо на жизнь смотреть просто, — продолжал Фокин.

— Я и смотрю просто.