Млечный путь

— С меня довольно. Мне все надоело. Кино, театр, мужья эти бесконечные… Пора объявить себе антракт, — говорит она. — Планирую купить козу, буду ее доить. Хочешь (мы с ней на «ты»), будем доить ее вместе? Квашу капусту, варю варенье. А мои наливки! Хочешь вишневой попробовать?

И хотя у меня пока еще не все в порядке со здоровьем, я соглашаюсь. А она тем временем рассказывает мне кое-что о своей жизни.

— Мой бывший муж, мой последний бывший муж, — уточняет она с улыбкой, — так вот, мой последний бывший муж…

И она принимается говорить о своем бывшем муже — крупном госчиновнике с умным лицом.

— Прости, — перебиваю я, — мне кажется, он глуп.

Она не обижается, только с мудрой усмешкой качает головой.

— Э-э, нет, он не глуп. Далеко не глуп! Он сделал успешную карьеру, был женат на известной актрисе, сейчас женат на светской красавице, пусть и слегка поблекшей, он богат, у него завидное положение и еще более завидное здоровье. Он не глуп, скорее, он дурак, что не одно и то же. Лейбгусаров, помимо того что он дурак, он еще и страшный прохвост. Они там, наверху, крепко воруют, и, как я поняла, воруют вагонами. Представляешь, воровать деньги вагонами? Я не очень-то щепетильна насчет этого, но и меня коробило, когда я слушала их разговоры, я имею в виду моего бывшего мужа, Цинкеля и Геворкяна. Они все время проворачивали какие-то многомиллионные делишки, без конца что-то там комбинировали. И они ни черта не боятся. Лейбгусаров говорил, что, если он не будет крупно воровать, его выставят оттуда в два счета. Если ты не воруешь, значит, ты чужак. А чужаков там боятся, как черта с рогами.

Несколько раз я приезжал не один — с Аней, дочерью Димы Брагина. Мне не забыть, как она спасала меня тогда на кладбище, — когда я хныкал на скамейке и расставался с жизнью.

Мир полон случайностей, чудес и невероятной путаницы. От Ани я узнал, что ее мамаша недолго оставалась матерью-одиночкой: после развода с Димой она очень скоро опять обзавелась мужем. И вышла не за кого-нибудь, а за Сашку Цюрупу, который уже тогда был владельцем частной картинной галереи. Впрочем, и с Сашкой эта непостоянная особа вскоре развелась. Но благородный Сашка успел за это время удочерить Аню. Такая вот бодрая песня. В результате у Ани оказалось как бы два отца: один официальный, другой родной. В общем, все страшно перепуталось, как и должно быть в обществе, в котором никто не знает, что было вчера, что происходит сегодня и что стрясется завтра.

Я выполняю при Ане странную роль, не понятную ни ей, ни мне. Не отец, не муж, не… хотел сказать, не любовник, но тут все сложнее. Сашка, разумеется, знает о наших встречах и благоразумно помалкивает.

…Мы пьем наливку под сенью раскидистого вишневого дерева. Природа и погода, как говорится, благоприятствуют. Мне здесь нравится. Здесь я чувствую себя не то что в зоне безопасности, но покойно. Как перед ожидаемым концом жизни, о котором тебе ночью нашептывает на ухо приснившийся ангел смерти. Стрелки часов замерли на цифре, находящейся вне циферблата. Куранты давно отбили свое. Время умерло. От него не осталось ни запаха, ни дуновения ветра, ни воспоминаний. Только ощущение предвечного покоя, которого ты, несмотря на все твои прегрешения, удостоился.

— Если бы не комары, — прерывает мои высокие размышления Авдеева, — я бы сказала, что здесь парадиз. Кстати, я недавно встретила твоего приятеля…

— Приятеля?.. — я придерживаю рюмку, стараясь не расплескать содержимое. — Какого приятеля?

— Ну, того, — она прищурилась, — новогоднего, в кардинальской шапочке и с усами, как у Сальвадора Дали. Я на него еще на кладбище обратила внимание, когда хоронили Геворкяна. Он очень славный парень, этот Фокин, — говорит она. — Одни усы чего стоят.

— Да, усы что надо, — меланхолично повторяю я.

— Он за мной ухаживает. Письма шлет.

— Письма?.. Какие такие письма? — я приложил платок к губам.

— Электронные. Он с минуты на минуту приедет. Он всегда приезжает с букетом красных гвоздик.

Лучше бы этот прохвост со своими гвоздиками в гробу лежал, подумал я.

Скоро у калитки остановилась черная машина с мигалкой.

У Фокина был победительный вид. Церемонно вручив Авдеевой огромный букет, Лева отвел меня в сторонку.

— Надеюсь, ты рад, что я жив? — хохотал он, вертясь передо мной. — Розыгрыш в интересах следствия. Но мой зам перегнул палку: я чуть не пришиб его, когда узнал, что этот придурок наплел Бутыльской касательно моей головы, которая якобы укатилась неизвестно куда и которую никак не могут найти. Но у тебя и это проехало. И Маша жива. Не правда ли, хорошо, когда жив свидетель? Илюшенька, ты доверчив как дитя.

Похоже, он с этими своими мнимыми смертями надул не только меня, но и Корытникова.

— Не понимаю, зачем тебе понадобилась вся эта комедия? — спросил я.