Млечный Путь, 2013 № 02 (5)

– Бред какой, – перебил его Айзек, – своя земля, чужая. Война безнравственна сама по себе, на чьей бы территории она ни велась.

– Вероятно, коллега имел в виду не нравственность, а ответственность? – застенчиво возразил Рольф.

– Ответственность несут политики! – рявкнул на него Петер так громко, что Айзек с перепугу чуть не сломал дужку от очков, а бедняга Рольф окончательно стушевался. – А народ – всегда жертва. Толстосумы – вот кто развязывает все войны без исключения! Простые люди отдают свои жизни, чтобы сильные мира могли спокойно набивать мошну.

С этим никто не спорил. Эдвард сел, скрипнув зубами, и до конца собрания меланхолично жевал печенье, не принимая больше участия в разговоре. Мари пустила по кругу несколько распечаток – выдержки из старых книг. Бледные ксерокопии, шрифт мелкий и слепой – типичная «нелегальщина». В одном отрывке суховато и кратко, в стиле энциклопедического словаря, описывалась некая битва под Ватерлоо. Во втором – она же, но витиевато и красочно, на фоне раздумий литературных героев. Третий повествовал о войне Севера и Юга – непонятно, в какой стране. Четвертый – об отважной обороне крепости Масада. Эдвард прочитал и равнодушно поставил на листок стаканчик с кофе. Ватерлоо или Масада – так или иначе все сведется к груде ящиков и ломаных стульев, пакетам с краской и поливальной машине в каком-нибудь зачуханном дворике квартала «нахлебников».

Это даже не кощунственно. Это – скучно.

После сходки к Эдварду подошла Мари. Попросила проводить их с сестрой до дома – они, мол, живут в спальном районе на Миттельтеррассах. Так что идти надо вверх по реке, а на набережной вторую неделю не горят фонари. Бог ведает, кто там шляется, в темноте.

– Айзеку сегодня некогда, – сказала она, – надо к дяде, на поминки.

– Каких-нибудь пятьдесят лет назад люди мечтали о диковинных машинах, – усмехнулся Эдвард, – об улицах, полных электромобилей, о роботах, глиссерах и воздушных автострадах. Кто бы тогда мог подумать, что мы станем ходить пешком, ездить на велосипедах и экономить свет?

Фонари, конечно, были отговоркой. Солнце только зашло, и горизонт блестел сусальным золотом. Сумерки, легкие, как голубиный пух, струились по низкому парапету и по черным валунам у самой воды, сизой дымкой обволакивали противоположный берег. Там, среди деревьев городского парка, уже замелькали – похожие на свечные – огоньки. Одни висели неподвижно: окна ресторанов, освещенные киоски, и самый крупный – одинокий неоновый шар световой рекламы – достояние фирмы «Gebrüder Schein». Другие – очевидно, велосипедные фары – медленно проползали и скрывались в листве. По набережной никто не шлялся, кроме собачников и влюбленных. Никаких хулиганов.

Эдвард и Мари медленно брели по галечной дорожке вдоль реки, а Селина бежала впереди, как веселая маленькая собачка. То с наскока взлетала на парапет и вытягивала руки, изображая птицу, то садилась на корточки и вынюхивала что-то в траве, а потом возвращалась с полными ладонями светляков, то пинала носком кроссовки пустую консервную банку – и та с грохотом катилась ее спутникам под ноги.

– Ну что ты делаешь? Перестань, – сердилась Мари.

Эдвард улыбался.

– Не мешай девочке резвиться.

– Девочка, как же, – вздыхала Мари. – Знал бы ты, как я устала. Большой ребенок, за ней глаз да глаз.

Они не прошли и половины пути, как стемнело. Шагали бок о бок – двое едва знакомых людей. Но цепкое обаяние ночи проникало в кровь – голоса становились мягче, интимнее. Пахло сеном и речной водой.

– Он не такой, как может показаться на первый взгляд, – сказала Мари. – Это защитная маска – его высокомерие, а под ней – тонкая и растерянная душа.

– Ты о ком? – удивился Эдвард.

– Об Айзеке, конечно. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты считал его снобом.

– У меня и в мыслях не было, – заверил ее Эдвард. – Ты попросила вас проводить, чтобы поговорить об Айзеке?

– Да нет, – она помолчала, словно мучась неловкостью. – Вообще-то, о другом. Что ты сегодня говорил на собрании, ну, об этом... Фердинанде...

– Меня не стали слушать. Заболтали тему, как выражался некогда мой учитель этики...

– Не в том дело.

– Хочешь, расскажу тебе? – предложил он.

Мари серьезно кивнула. Губы, стиснутые в струнку, луна в зрачках... Налетевший со стороны реки ветер дохнул мокрым холодом, точно влажным полотенцем хлестнул по лицу. Эдварда вдруг потянуло не на откровенность даже – на детскую искренность. Как в наивные дошкольные годы, когда готов выболтать маме любую ерунду, потому что не в силах держать в себе, потому что больше некому и потому что уверен – уж кто-кто, а мама поймет. А когда не понимает – мир в одночасье перестает казаться правильным и безопасным. Вроде такой же, но по сути – иной, ибо в нем убито доверие.