Млечный путь

Деревня Мушероновка около года назад неожиданно оказалась в черте Большой Москвы. Именно это привело к тому, что неким промозглым утром, совершая всегдашнюю велосипедную прогулку, около сельмага я наткнулся на бригаду московских криминалистов под командой высокого худощавого человека с бородкой клинышком и стреловидными усами. Не узнать его было невозможно. Фокин, черт бы его побрал. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не задать стрекача.

Фокин в спортивной куртке и униформистских штанах с лампасами, полицейские с автоматами и несколько человек в кожаных тужурках бродили возле магазина и изредка обменивались короткими фразами. Все поеживались от утренней свежести и моросящего дождя. В стороне стояли спецмашины, мигая проблесковыми маячками. Чуть дальше, у дороги, стояла группка женщин в черном.

Фокин заметил меня, наморщил нос и коротко кивнул.

Обитая жестью дверь лежала на земле. Замок и петли были вырваны с корнем и валялись рядом. Вход в магазин напоминал пролом в стене. Пол был залит какой-то жидкостью. Может, подсолнечным маслом или вином. А может, и кровью. Повсюду были разбросаны бумажные и полиэтиленовые пакеты. Сиротливо белела сердцевина надломанного батона. У меня сжалось сердце: симпатичной продавщицы мне больше не видать. Хорошо, что я загодя запасся провизией.

— Прямо какой-то Самсон, — уважительно рассматривая дверь, громко сказал Фокин. — Где тело?

— Еще утром отвезли в Можайск, в районный морг, — доложил один из кожаных.

— Вот так всегда! Не могли дождаться, — проворчал Фокин. — Теперь тут черт ногу сломит. Наследили, конечно…

— Да и так все понятно. Это Мишка Ломаный, ее сожитель. А отпечатки на всякий случай сняли, так что все в ажуре, товарищ генерал.

Я вскинул глаза на Фокина. Генерал?! Я полагал, он не выше капитана. Так вот откуда у него брюки с лампасами!

Я слез с велосипеда и оперся о раму. Спустя минуту Фокин подошел ко мне.

— Ты-то что здесь делаешь? — голос его звучал очень естественно. Ему бы в театре играть.

— Скрываюсь от кредиторов.

У него заметно дрожали руки. И лицо посинело. То ли от холода, то ли так он отреагировал на убийство, на отблеск, так сказать, с того света. Видно, потомок рафинированного эрудита и либерально мыслящего интеллигента, несмотря на все свое генеральство, никак не привыкнет к нынешней своей профессии.

Фокин взглядом окинул меня с головы до ног, словно мерку снял. Не спеша осмотрел мои доспехи: линялую ветровку, заляпанные грязью кроссовки и пузырящие на коленях джинсы. Потом перевел глаза на велосипед и корзинку для провизии.

— У тебя подозрительно дачный вид.

— Тут у всех такой вид. А ты везде поспеваешь. Как Фигаро.

— То же самое я могу сказать о тебе, — проговорил он угрюмо, — где смерть, там и ты. Бутыльская сказала, что ты взял отпуск и укатил в Париж.

— Не подкачала старуха.

— Господи, как же я промерз! — Фокин развернул платок и шумно высморкался.

— Судя по всему, убийство? — спросил я.

— Да, прирезали продавщицу, — сказал он, вытирая нос. — Угораздило же ее помереть, — он опять высморкался, — в такую сырость!

— Господи, ее-то за что? Такая хорошая тетенька, творогом торговала. Украли, поди, не больше пары-тройки тысяч.

— Сейчас и за червонец зарежут.

— Только не говори, что наша встреча случайна.

— Случайность не в том, что я тебя встретил, а в том, что ее убили рядом с твоей дачей, — многозначительно сказал он.

— Лева, пошли ты их всех к черту, ты уже весь синий от холода, — сказал я. Лучше самому напроситься, подумал я. Он как банный лист, все равно не отлепится. Так уж пусть лучше инициатива исходит от меня. — Наплюй, без тебя разберутся. Генерал ты, черт бы тебя побрал, или не генерал? Пойдем лучше самогон пить.

— Исключено! — он решительно замотал головой.

— Смотри, подхватишь крупозное воспаление легких. Так и помереть недолго.

— Я же при исполнении! — продолжал он сопротивляться.

— В бане попарю, — не унимался я, — ее еще мой дед-чекист строил. Обита изнутри пихтой с Колымы. И самогон!..

— Тоже с Колымы? — он усмехнулся.

— Отец лично гнал из антоновки. Пьется как нектар. Высший сорт, слеза, первач!

Я видел, как у него загорелись глаза.

— Первач? — переспросил он, понемногу сдаваясь. — А что на закуску?

— Грибы, корнишоны, квашеная капуста и сало. В шесть пальцев! Деревенское!

Это решило все: сало без труда подмяло под себя служебный долг.

— Сунцов! — подозвал он одного из подчиненных. — Первым делом — в морг. Я остаюсь. Утром пришлешь машину.

Спустя час мы с Фокиным сидели рядышком на верхнем полке и предавались неге.

— Какое блаженство! Лучше, чем в Центральных! — закрыв глаза, обессилено шептал он. — Сила! Нешто пару поддать?

— Смотри, кондрашка хватит. Ты и так красный как рак.

— Пребывать в вечности, бесконечной, как смерть, это и есть блаженство, — говорит он еле слышно.

Я смотрю на Леву.

— Ты, кажется, немного не в себе.

— Постоянное общение с трупами и убийцами не проходит бесследно, — вздохнув, подтвердил он.

— Не переборщи с блаженством, — говорю я.