Младший сын. Князь Даниил Александрович Московский

То не шум шумит, то не гам гамит,
Злы татарове полон делят.
На полонице доставалася,
Доставалася теща зятю.
Как повез тещу зять во дикую степь,
Во дикую степь, к молодой жене:
«Уж и вот те, жена, те работница,
С Руси русская полоняночка.
Ты заставь ее три дел делати:
Уж как первое дело – бел кужель прясти,
А второе-то дело – лебедей пасти,
А уж третье-то дело – дитю колыхать».
Уж я ручками бел кужель пряду,
Уж я глазками лебедей стерегу,
Уж я ножками дите колышу,
Качаю дите, прибаюкиваю:
«Ты, баю, баю, мое дитятко,
Ты, баю, баю, мое милое!
Ты по батюшке зол татарчоночек,
А по матушке ты русеночек,
А и мне, старой, ты внучоночек,
Как твоя-то мать мне родная дочь,
Семи лет она во полон взята.
Как у ней-то есть приметочка:
На белой груди что копеечка.
Мне и бить-то тебя, так в грех будет,
А дитей назвать мне – вера не та!»
Услыхали ее девки сенные,
Прибежали они ко боярыне:
«Государыня, наша матушка!
С Руси русская полоняночка,
Она ручками бел кужель прядет,
Она глазками лебедей стережет,
Она ножками колыбель колыхат,
Качает дитя, прибаюкивает:
“Ты, баю, баю, мое дитятко,
Ты, баю, баю, мое милое!
Ты по батюшке зол татарчоночек,
А по матушке ты русеночек,
А и мне, старой, ты внучоночек.
Как твоя-то мать мне родная дочь,
Семи лет она во полон взята.
Как у ней-то есть приметочка:
На белой груди что копеечка”».
И бежит, шумит, по сеням гремит,
Дочка к матери повалилася,
Повалилася во резвы ноги:
«Государыня, моя матушка!
Уж и что ж ты мне не сказалася,
Ты прости меня во первой вины,
Ты бери, бери злата-серебра,
Ты бери, бери шубу куньюю,
Ты бери коня самолучшего,
Ты беги, беги на Святую Русь!»
«Не поеду я на Святую Русь!
Я с тобой, дитя, не расстануся…»

Глава 105

На дворе молодые княжичи кололи дрова. Дворовый человек, Мирошка, неодобрительно глядел на потеху (у него самого секиру отобрал младший из княжат).

Юрий вышел, поглядел, щурясь, на братьев:

– Ну, кто со мной на охоту! Али мужицкая работа больше полюби?

Борис, швырнув топор, пошел, оправляя рубаху под кушаком, подхватив летний терлик, брошенный на поленницу. Александр, тот с неохотою оторвался, разгоряченный от дела. Озрясь, воротил секиру Мирохе, улыбнувшись чуть смущенно. Мирон тотчас, наклонясь, стал собирать в костер раскиданные княжичами поленья.

Холопы выводили кровных, упруго сгибающих шеи коней. Скоро ватага комонных с шумом, смехом, шутками, топотом и ржаньем – княжата, сокольники с соколами на кожаных перчатках, загонщики, лучники – посверкивая узорным шитьем, выехала за ворота, промчавшись прямо к Боровицкому выезду, а на стихшем дворе раздумчиво крякнул топор. То Мирошка, уставя недорубленный княжичем чурбак, из которого только что Борис с трудом вытаскивал, завязив по обух, лезвие секиры, сильным и точным ударом развалил его надвое.

На площадку крыльца вышел Данил. Задумчиво жуя бороду, прислушался к затихающему топоту коней, поглядел на Мирошку, что колол, крякая, разгибаясь и вновь приседая с каждым ударом, прокашлялся. Мирошка поднял голову, скинул шапку, низко поклонился князю. Данил кивнул ему.

– День добер, батюшка-князь!

– День добрый! – Данил, кутаясь в домашнюю ферязь, поднял лицо, втянул крупным носом заречные запахи, подумал, спросил негромко:

– Что, Юрко опеть в девичью бегал?

Мирошка, осклабясь, покивал головой:

– А уж пора жанить молодца, батюшка-князь!

Данил посопел (ишь, застуда привязалась).

– Жанить, жанить… Ты того, работай!