Мюнхен

Жизнь возвращалась к нему на глазах, как к увядшему цветку, орошенному из лейки. На впалых серых щеках выступил румянец. Легат смешал ему новую порцию напитка, затем вышел проверить, как там с ужином. Снаружи слонялись некоторые из постояльцев. Они вытягивали шею, старясь за спиной у Легата разглядеть Чемберлена. Вестибюль пересекала вереница официантов, держа над головой накрытые серебряными крышками блюда, словно боевые трофеи.

На ужин подали суп с лисичками, затем телятину и лапшу. Поначалу разговор шел вяло из-за присутствия официантов, потом Уилсон велел Легату перевести им просьбу удалиться. Но как только дверь закрылась, премьер-министр стал расспрашивать, нет ли известий из Лондона.

– Простите, сэр, – перебил его Киркпатрик, указывая на потолок. – Прежде чем вы продолжите, благоразумно будет исходить из предположения, что каждое наше слово прослушивается.

– Мне на это наплевать. Я не собираюсь говорить за спиной у Гитлера ничего такого, чего не высказал бы ему в лицо. – Чемберлен отложил нож и вилку. – Кто-нибудь связывался с Эдвардом или Кадоганом?

– Я разговаривал с министром иностранных дел, – доложил Хендерсон. – Он в высшей степени обрадован новостями.

– Что нам требуется, если позволите высказать мое мнение, – заявил Уилсон, – так это полный, по пунктам, перечень всех уступок, которые вы выжали у немцев, по сравнению с их требованиями до Мюнхена. Это очень поможет заткнуть рот критикам по возвращении в Лондон.

– Так, значит, были уступки? – с оттенком скепсиса осведомился Стрэнг.

– О да, и весомые. Поэтапная оккупация с десятого октября, а не вторжение первого. Организованная эвакуация чешского меньшинства под международным наблюдением. Механизм урегулирования возможных спорных вопросов.

– Едва ли чехи разделят это мнение.

– Чехи… – пробормотал Чемберлен, закурив сигару и откинувшись в кресле. – Мы совсем забыли про чехов. – Он повернулся к Легату. – Где они сейчас?

– Насколько мне известно, все еще в своем номере, премьер-министр.

– Вот видите. И зачем Гитлеру так с ними обращаться? Это очень невежливо. И совершенно лишено смысла, как и вообще вся эта ситуация.

– Вы не дали Гитлеру разбомбить их, премьер-министр, – сказал Хендерсон. – А именно это он и собирался сделать. Вот теперь и вымещает злость при помощи мелочных унижений. Чехам следует быть благодарными, что они сидят здесь, а не в бомбоубежище.

– Но вдруг после такого обращения они отвергнут соглашение? Тогда мы окажемся в крайне неудобном положении.

В комнате повисла тишина.

– Чехов предоставьте мне, – отрезал Уилсон. – Я разъясню им реальное положение дел. А вы тем временем ступайте и отдохните перед церемонией подписания – там, насколько понимаю, будут фотографы. Хью, вы не будете любезны привести чехов?

– Разумеется, сэр Хорас.

Легат отложил салфетку. К еде он даже не прикоснулся.

Закрыв за собой дверь банкетного зала, Хартманн остановился, чтобы надеть часы. Они показывали без двадцати десять. Из расположенного дальше по коридору офиса доносился стук пишущей машинки и звон телефона.

Снова воспользовавшись служебной лестницей, Пауль спустился на цокольный этаж. Свернул по коридору направо, мимо шумной кухни и дымного, душного кафетерия, как и в прошлый раз, полного солдат и водителей. Прошел мимо караулки во двор. Закурил сигарету. Машины, припаркованные бампер к бамперу, оставались практически без присмотра, ключи торчали в замках зажигания. Мелькнула мысль воспользоваться одним из автомобилей, но он откинул ее: пешком будет вернее. Низко плыли облака, задерживая накопившееся за день тепло. Небо подсвечивали прожектора, нацеленные на свастики на Кёнигсплац. Доносился шум толпы.

Хартманн направился к улице. Возникло неприятное ощущение, что за ним наблюдают или преследуют. Но, оглянувшись, он увидел только ряд блестящих черных лимузинов да возвышающуюся над ними громаду «Фюрербау». В высоких окнах здания горел свет. Благодаря мельтешащим официантам Пауль без труда вычислил банкетный зал, где Гитлер, без сомнения, продолжал распространяться о вырождении демократических режимов.

Легат внутренне приготовился к спору с гестаповцами, охранявшими чешскую делегацию. Но когда он на правильном немецком изложил, что британский премьер-министр желает осведомить представителей чешского правительства о ходе переговоров, то получил согласие, если только указанные господа не попытаются покинуть отель.

Хью постучал в дверь. Открыл Масарик, пражский чиновник из Министерства иностранных дел. На нем была рубашка с короткими рукавами, как и на его пожилом коллеге Мастны, чешском после в Берлине. Висел туман от табачного дыма, хотя окно было отворено настежь. На кровати стояла шахматная доска – партия была в разгаре. Мастны сидел на краю матраса, подогнув одну ногу под другую и подперев голову рукой, и обдумывал ход. На столе виднелись остатки ужина. Масарик перехватил взгляд Легата, направленный на еду.

– Да-да, – язвительно произнес он. – Можете сообщить в Красный Крест, что в этой тюрьме кормят.

– Сэр Хорас Уилсон хочет поговорить с вами.