Мюнхен

Они добрались до конца вагона и перешли в вестибюль следующего. Еще один часовой. Адъютант похлопал Хартманна по спине:

– Все будет хорошо. – Он осторожно постучал в дверь и открыл ее. – Обзор зарубежной прессы, мой фюрер.

Пауль вошел и вскинул руку:

– Хайль Гитлер!

Фюрер нависал над столом, опираясь на сжатые кулаки и рассматривая какие-то технические чертежи. Повернулся и посмотрел на Хартманна. На носу у него были очки в железной оправе. Гитлер снял их и поглядел мимо Хартманна на адъютанта:

– Передайте Кейтелю, пусть разложит карты здесь.

Знакомый металлический голос. Странно было слышать его в обычном разговоре, а не из громкоговорителя.

– Есть, мой фюрер.

Гитлер протянул руку за обзором:

– А вы кто?

– Хартманн, мой фюрер.

Тот взял два листка и начал читать стоя, неспешно перекатываясь с пятки на носок. Казалось, его переполняет энергия столь мощная, что он едва сдерживает ее в узде.

– Чемберлен там, Чемберлен сям… – процедил Гитлер минуту спустя. – Чемберлен, Чемберлен…

Дойдя до конца страницы, он остановился и покрутил головой так, словно у него затекла шея, затем с подчеркнутой иронией зачитал:

– «Данное мистером Чемберленом описание последней встречи с герром Гитлером есть убедительное доказательство того, что его непреклонная честность обрела награду в виде симпатии и уважения». – Фюрер повертел страницу, разглядывая ее. – Кто написал эту чушь?

– Это из редакционной статьи в лондонской «Таймс», мой фюрер.

Гитлер вскинул брови так, будто иного ответа и не ожидал, и перешел ко второй странице. Хартманн украдкой оглядел салон-вагон: кресла, диван, акварели с пасторальными сценами на светлых деревянных панелях стен.

Вот уже минуту с лишним он находится наедине с Гитлером. Он смотрел на хрупкую голову, склоненную за чтением. Знать бы, как обернется, можно было бы захватить с собой пистолет. Пауль представил, как нащупывает оружие в кармане, быстро выхватывает, наводит ствол; на миг их глаза встречаются, потом он нажимает на спуск, последний обмен взглядами, а затем фонтан мозгов и крови. Его будут проклинать до конца времен.

И вдруг он понял, что никогда не сделал бы этого. Осознание собственной слабости потрясло его.

– Так вы знаете английский? – спросил Гитлер, продолжая читать.

– Да, мой фюрер.

– Жили в Англии?

– Был два года в Оксфорде.

Фюрер поднял глаза, посмотрел в окно. Лицо его приобрело мечтательное выражение.

– Оксфорд – второй по старшинству университет в Европе, основан в двенадцатом веке. Я часто пытаюсь представить, каково побывать там. Гейдельбергский университет появился столетием позже. Ну а самый древний, разумеется, Болонский.

Открылась дверь, вошел адъютант:

– Генерал Кейтель, мой фюрер.

Кейтель промаршировал по кабинету и вскинул руку. Его сопровождал армейский офицер с охапкой свернутых в рулон карт.

– Вы просили доставить карты сюда, мой фюрер?

– Да, Кейтель. Доброе утро. Положите карты на стол. Хочу показать их дуче.

Бросив на стол обзор, Гитлер наблюдал, как раскатывают карты: на одной – Чехословакия, на другой – Германия. На обеих красным было отмечено расположение войск. Сложив руки на груди, фюрер изучал дислокацию.

– Сорок дивизий против чехов – мы сокрушили бы их за неделю. Десять дивизий удерживают захваченную территорию, остальные тридцать перебрасываются на запад оборонять границы. – Он снова стал раскачиваться с пятки на носок. – Это должно было сработать. И еще может. «Симпатию и уважение»! Старый кретин! Этот поезд следует не в том направлении, Кейтель!

– Да, мой фюрер.

Адъютант тронул Хартманна за плечо и указал на дверь.

Выходя из кабинета, Пауль на миг оглянулся. Но все внимание присутствующих было приковано к картам – про его существование уже забыли.

2

Ночь Легат провел в клубе.

По прибытии он обнаружил, что вечерняя игра в нарды в самом разгаре. В ход шли все более крепкие напитки. Долго после полуночи ему не давали покоя громкие мужские разговоры и взрывы дурацкого хохота, проникавшие сквозь доски пола его комнаты. И даже этот шум он предпочитал тишине Норт-стрит, где ему пришлось бы лежать без сна, дожидаясь звука поворачивающегося в замке ключа Памелы. Если, конечно, она вообще придет домой. Судя по прежнему опыту, жена вполне могла отсутствовать еще день или два, а по возвращении предложить алиби столь шаткое, что его стыдно подвергать проверке.

Часы текли, Хью пялился на отражающиеся в потолке огни улицы и думал про Оксфорд, Мюнхен и свой брак и пытался разъединить эту триаду. Но сколько бы ни старался, образы путались, и его методичный ум отказывался работать. К утру кожа у него под глазами сделалась похожей на траурный креп, а от усталости он побрился так небрежно, что щеки и подбородок были испещрены порезами в крохотных капельках крови.