Мюнхен

– Подождите. Еще одно послание. На этот раз синьору Муссолини. – Он несколько раз пыхнул сигарой. – «Сегодня я в последний раз призвал герра Гитлера воздержаться от применения силы в решении судетской проблемы, которая, как я убежден, может быть снята путем коротких переговоров. В результате этих переговоров он получит искомую территорию, население и защиту как для судетских немцев, так и для чехов в период передачи. Я предложил лично отправиться в Берлин и обсудить условия соглашения с немецкими и чешскими представителями, а также, если таково будет желание канцлера, с представителями Италии и Франции».

Легат видел, как сидящий на другом конце стола Уилсон медленно кивает в знак согласия.

Премьер-министр продолжил:

– «Уверен, что ваше превосходительство сообщит канцлеру Германии о своем желании участвовать и вы побудите его принять мое предложение, способное избавить наши народы от войны. Я уже дал гарантии, что принятые чехами обязательства будут исполнены, и выражаю уверенность, что к окончательному соглашению можно прийти в течение недели».

– Вы собираетесь известить кабинет?

– Нет.

– А это законно?

– Не знаю, да и, честно говоря, имеет ли это значение в такой момент? Если моя идея сработает, то все будут слишком рады, чтобы ссориться, а если нет, то с противогазами на лице им станет уже не до этого. – Он обратился к Легату: – Вы не передадите письма в Форин-офис и не проследите за их немедленной отправкой?

– Разумеется, премьер-министр.

Хью собрал бумаги.

– Так или иначе, – продолжил Чемберлен, обращаясь к Уилсону, – совесть моя будет чиста. Весь свет увидит, что я предпринял все доступные человеку меры, дабы избежать войны. Отныне ответственность лежит исключительно на Гитлере.

Легат потихоньку прикрыл за собой дверь.

2

Хартманн сидел за своим столом и делал вид, что работает. В раскрытой папке перед ним лежала копия последней телеграммы фюрера президенту Рузвельту, отправленная накануне вечером. В ней вторжение оправдывалось предлогом, что двести четырнадцать тысяч судетских немцев оказались вынуждены бросить свои дома и спасаться «от жестокого насилия и кровавого террора» со стороны чехов. «Бесчисленные убитые, тысячи раненых, десятки тысяч арестованных и брошенных в тюрьмы, покинутые деревни…» Насколько это соответствует истине? Частично? Никак? Хартманн не имел представления. Правда подобна другим необходимым для войны материалам: ее проковывают, гнут и режут, приводя к требуемой форме. Нигде в телеграмме не угадывалось ни намека на возможный компромисс.

Уже в сотый раз Пауль бросал взгляд на часы. Три минуты двенадцатого. Фон Ностиц и фон Ранцау тоже сидели на своих местах у окон. Они смотрели на улицу, как будто ожидали каких-то событий. За все утро никто не произнес больше десятка слов. Ностиц, работавший в протокольном департаменте, состоял в партии; фон Ранцау, которому, пока не разразился Судетский кризис, светило поехать в Лондон вторым секретарем посольства, в ее ряды не вступал. Они не такие уж плохие парни, думал Хартманн. Ему всю жизнь приходилось вращаться среди таких: патриотичные, консервативные люди, приверженные своим кланам. Для них Гитлер – кто-то вроде неотесанного егеря, который при помощи какой-то хитрой уловки стал управляющим их родового имения. В этом качестве он против ожидания добился успеха, и эти аристократы в обмен на беззаботную жизнь готовы прощать ему прорывающиеся время от времени дурные манеры и вспышки насилия. А теперь они вдруг поняли, что не могут избавиться от него, и вроде как начинают жалеть о своем упущении. Хартманн прикинул: не стоит ли довериться им? Нет, слишком рискованно.

Резкий телефонный звонок заставил всех троих подпрыгнуть. Пауль взял трубку:

– Хартманн слушает.

– Пауль, это Кордт. Немедленно приходите ко мне в кабинет.

Долгие гудки. Хартманн повесил трубку.

– Что-то стряслось? – Ранцау не сумел скрыть прозвучавшего в голосе беспокойства.

– Не знаю. Меня вызывают в дом через дорогу.

Хартманн закрыл папку с документами по Рузвельту. Под ней лежал конверт, переданный ему фрау Винтер. Следовало спрятать его где-нибудь, когда он зашел домой переодеться, но ему так и не удалось подобрать достаточно безопасное место. Пауль сунул конверт в пустую папку, отпер левый нижний ящик письменного стола и положил ее туда, похоронив под кипой документов. Запер ящик и встал. Если что-то пойдет не так, он может никогда уже не увидеть своих коллег. Он ощутил неожиданный прилив симпатии к ним. «Не такие уж плохие парни…»

– Если что разузнаю, дам вам знать, – сказал Пауль.

Он взял шляпу и выскочил за дверь – пока лицо не выдало его чувства или ему не задали других вопросов.