Мю Цефея. Игры и Имена

— Не хвались, идя на драку! Раньше, чем врага отпежил, о победе не свисти! Не расправившись с медведем, не дели медвежьей шкурки, не перемахнув забора, слово «гоп» не говори — вот такие афоризмы популярны в Уродбурге! А вообще, меня уродом кличут только говнари, ведь зовут меня…

Но имя перекрыли взрывы грома, а слепящий росчерк молний по губам не дал прочесть. Лишь одно расслышал рыцарь: «…ныне правящего дома. Так что знай, со мной сразиться — восхитительная честь!»

А затем потоки ливня скрыли жуткую фигуру, грязь распухла на дороге, напрочь смыв следы копыт. Так эпичный поединок свелся, сука, к каламбуру.

Типа:

— Как же Дюк?

— Как урка!

— В смысле?

— До сих пор сидит.

Но иное пораженье — не позор, а шаг к вершине!

Дюк встает, прямой и грозный, и, вздымая крестный щит, присягает перед Богом на безграмотной латыни, что отыщет образину и без жалости сразит.

***

Вот он вновь летит галопом, на скаку выносит гадов: минотавров, и вервольфов, и разбойников лесных. На привалах распевает распрекрасные рулады, шпили-вилит трубадуров — черных, рыжих и льняных.

Все у Дюка в шоколаде: слава, деньги и турниры. Есть вполне приличный замок, сервов как бы до хера. Есть в хозяйстве виноградник, сыроварни и трактиры, но в душе зияет мраком исполинская дыра.

Гадкий бес, его сразивший, волосатая скотина, где-то нагло топчет землю, греховодит и блудит. Грабит, сука, караваны, жрет без меры, хлещет вина. Петля плачет по уроду! Гильотина, блин, грустит!

И в один из дней осенних, темных, как душа злодея, Дюк решается прибегнуть к колдовству и ворожбе, а спустя всего неделю принимает в дом халдея, тамплиера, иудея и гадалку на пупе.

Еретическая кодла, обратившись к Бафомету, обезглавив десять куриц, двух овечек и козла, объявила:

— Найден, субчик! И добраться найден метод. Вот тебе скакун, наш рыцарь. Не смотри, что он метла. Прилетишь на ней к уроду, прямо к самому порогу, и урода озалупишь, поимеешь взад-вперед. В том клянемся чем угодно (но без обращенья к Богу). Пиздюли урод посеял? Так теперь пиздец пожнет!

***

Дюк недолго собирался, месть не терпит промедленья. Прицепил клинки на пояс, взгромоздился на метлу и, пришпорив жуткий транспорт в пароксизме исступленья, устремился сбрить яйчишки волосатому хуйлу.

Помело свистит и воет, и резвятся рядом черти, птички божии от страха градом валятся с небес.

Дюку — все по барабану, он сейчас носитель смерти, у него елда на взводе и стилет наперевес.

Вот метла снижает скорость. Дюк хохочет и ликует, он сквозь слезы — что от ветра — видит холм, на нем шатер. Черти сдриснули бесследно — во как демоны очкуют. Дюк метлу бросает на хуй: он не дворник, а бретер!

Он — вершитель божьей кары, инквизитор, крестоносец. Он прокрутит образину на своем мясном багре. Он — изрядный фехтовальщик, и крушитель переносиц, и тэдэ в подобном духе.

Шаг — и Дюк уже в шатре.

А внутри — прохлада, сумрак, дух озоновый смолистый. Пчелы с гулом собирают мед, разлитый по столу, а на шелковой постели голый, потный, мускулистый — наш урод. Азартно жарит чернокожую герлу.

Дюк с болезненной усмешкой приближается, заносит над спиной урода ножик… и втыкает что есть сил!

Сука-а-а-а, в самый миг оргазма! Образину с телки сносит.

Дюк угрюмо каламбурит:

— Слил, урод? Да мимо слил.

***

Волосатое страшило, истекая липкой кровью, извиваясь, как опарыш, и стеная, как банши, издыхает. Дюк кивает, шевельнув белесой бровью:

— Да, клинки толедской стали неизменно хороши!

Повернувшись к чернокожей, любопытствует, зевая:

— Ну а ты-то здесь откуда, неуместная герла?

Та, со вздохом:

— Это автор! Осторожный, сука. Знает, быть расистом некрасиво. Инклюзивность, все дела…

В это самое мгновенье — будто, знаешь, в фильме «Нечто» — начал вдруг преображаться остывающий урод. Негритянка шмыг наружу, Дюк — руками за сердечко. Ну еще б, такой нежданчик! Гребануться ж поворот!

Если честно, здесь и автор чуть не сквозанул налево. Стреманулся, блин, по полной, а ведь шпарил бодрячком.

Но восстал не труп ходячий, а прекраснейшая дева! Не опишешь даже в сказке — кровь с тигриным молоком.

Приколись, метаморфоза: из чудовищ — в фам фатали! (Я бы ей присунул взносов в материнский капитал.)

Дюк, с трудом скроив беспечность на породистом хлебале, хоть и педик, замечает: у него чуть-чуть привстал.

***

Дева, скромно пунцовея, выступая, будто пава, ретируется к постели, где, укрыв шелками стан, подоткнув под бок подушку, улыбается лукаво и чарующим контральто говорит:

— Кароч, братан. Раз уж ты пришел незваным, подло ткнул мизерикордом, обломал меня с чернявой и лишил добра в штанах, то послушай-ка в отместку быль о том, за коим чертом бонвиван, кутила, витязь стал теперь девчонкой нах.

Я — царевна Беловодья, ангелочек, хохотунья. Мной с пеленок любовались, мной гордился царь-отец, но, как водится, однажды уязвил монарх колдунью.

Дальше все по экспоненте: гнев, проклятие, пиздец.

В одночасье солнце скрылось, Беловодье стало серым, ведьма плюнула в ладони и прошамкала, кряхтя: