Мю Цефея. Игры и Имена

— Уважение к покойникам — это неплохо, но уважение к живым намного важнее. Освободить от низкоквалифицированной работы живого человека — очень добрый поступок. А мертвецам уже все равно, так что для них работа после смерти — тоже не зло, наши мистики и философы это доказали диалектически. Поэтому мы вправе поднимать мертвых и заставлять их работать во имя добра.

— Неужели ваши мертвецы не заслужили отдых хотя бы после смерти?

— Есть ли что-то более великое и возвышенное, чем труд на благо родной страны?! — патетически воскликнул Анхельм. — Видишь, ты согласен со мной. А что ты ответишь, если тебе скажут, что, когда ты уже не будешь уставать и страдать, твое тело сможет потрудиться на благо родной страны еще немного? И при этом ты освободишь от тяжелого, монотонного труда своих родных? Вот, ты уже киваешь! Мертвецам наплевать на отдых после смерти, зато их труд обеспечивает отдых живым при жизни, а это, безусловно, добрый поступок.

— То есть ваша некромантия — это во имя добра?

— Конечно!

— И ваши нападения на кладбища соседних стран с целью пополнить ваши когорты зомби — тоже во имя добра?

— Вы зарываете мертвецов в землю и, очевидно, не планируете использовать, а у нас они послужат доброму делу. Вдобавок отпадает нужда в таких огромных кладбищах, и вы можете пустить в оборот освободившуюся землю. Видишь, сколько добрых дел мы совершаем?

— И ваши армии зомби, захватывающие соседние страны, — это добро?

— Ну мы же договорились, что Теократия Рейнхольма — это добро. Умножать добро на земле и приносить его соседям — это добрый поступок. А если при этом удастся сохранить жизни солдат, отправив вместо них зачарованных мертвецов? Да такой поступок может служить эталоном добра и заботы о людях!

Доминик потряс головой:

— Ты складно излагаешь, Стохо, но я вижу тебя насквозь. Твои речи сладки, как мед, но твое сердце чернее угля. Тебе не переспорить меня, Анхельм Стохо, ведь я знаю истину. Мы будем биться!

— Видит небо, я пытался решить вопрос миром. Ладно, будем, непременно будем; если ты глух к логическим аргументам, придется вколотить их в тебя мечом. Но только завтра. Сейчас уже слишком поздно, темно, луна скоро зайдет, а махать мечом на слух — то еще удовольствие. Давай выспимся перед поединком, а утром сразимся, хоть конными, хоть пешими?

— Хм… Пожалуй, ты прав. Подождем утра. А утром холодная сталь рассудит, кто из нас останется тут, а кто отправится дальше — во имя добра!

Анхельм и Доминик со сноровкой, выдающей недюжинную практику, устроили себе спальные ложа. Оба слишком устали, чтобы слушать жалобы оруженосцев, и поэтому рыцари не стали их будить. В конце концов, если бы к лагерю приблизился кто-то незнакомый, кони подали бы голос.

Рыцарям пришлось тесно прижаться друг к другу, чтобы накрыться второй попоной.

* * *

Спустя несколько часов, когда луна зашла и землю освещал только слабый свет звезд, у ложа рыцарей возникла бесшумная тень. Скупыми, опытными движениями девушка, подобранная Анхельмом в таверне, вынула короткий нож и перерезала глотки обоим рыцарям. На следующий день оруженосцы продали амуницию и коней своих бывших хозяев первым встречным, а деньги в полном согласии с разработанным еще вечером планом разделили на троих. Девушка использовала полученную долю, чтобы погасить долги своей матери перед лендлордом, купить лекарства для отца и оплатить учебу брата в церковной школе, и до конца жизни считала, что поступила правильно, во имя добра покончив с влиятельными фигурами реакционного феодального сообщества и значительно продвинув мир к более развитому капиталистическому строю.

Так добро в очередной раз победило зло.

Пятьдесят оттенков серы (автор Александр Сивинских)

Примечание редакции: данный текст не рекомендуется к прочтению несовершеннолетним и лицам с тонкой душевной организацией, так как содержит запредельное количество сарказма, нетолерантного юмора и обсценной лексики.

Там, где буря небо кроет, там, где громы бьют в литавры, где косые хлещут ливни, полоща драконий кал, где принцесс уестествляют злые, сука, минотавры — на коне багряной масти благородный Дюк скакал.

Он скакал, копье нацелив в грудь огромного урода, волосатого как жопа и рогатого как бес. На котором — сразу видно — отдохнула мать-природа, чьим зачатьем увенчался многоразовый инцест.

Кто пророс чертополохом на говне за гаражами, кто взрослел, сшибая деньги у приличной детворы, кто при женщинах способен сквернословить этажами.

— Сдохни! — крикнул Дюк уроду. — Провались в тартарары!

Но копье из доброй стали и на ясеневом древке угодило в щит урода и рассыпалось в щепу. В тот же миг с восторгом взвыли размалеванные девки.

Что за девки? Не пытайте, я и в мыслях не гребу.

Рысака багряной масти опрокинуло на сраку, Дюка хряпнуло о землю, выбив воздух из груди, а урод расхохотался: