Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Павел не стал сдаваться легко. Целый год он мотался по группам, нигде не задерживаясь надолго. Его не выгоняли, нет. Уровень его был довольно приличным для той сцены, на которую он целился. Он сам уходил. Искал что-то непонятное самому. Искал ту искру, ту сущностность, что была у «Прокси-сетей», и не находил. Не найдя, разочаровался в себе, в людях, в самой музыке. Все, чем он жил последние несколько лет, оказалось лишь тенью, лишь дымкой. Все развеялось с удивительной легкостью.

Это был второй слом.

Сидя на холодных плитах возле грязной реки, он думал, что самое худшее во всем этом, что от него, Павла, ничего не зависело. Все, что он мог, — побарахтаться и помутить воду, корабль потонет не по его вине и в общем-то без его участия. Он кормил жадных уток, отрывая куски от своей маковой булки, и думал о своей бессмысленности. Даже эта булка — лишь преобразованные в материю человеко-часы его родителей.

В тот момент он решил, что больше так не может. Он обязан взять в свои руки хоть что-то. Обязан взять ответственность за себя и возложить ее на себя же. Ему нужна автономность. Самость. Иначе вся жизнь пройдет, как прошли «Прокси-сети», — как круги на воде, и даже камень бросил кто-то другой.

Утки были безучастны к его печали.

Павел тогда в первый раз за семестр появился в институте и с удивлением обнаружил, что его еще не отчислили. Кое-как взялся за учебу, кое-как что-то сдал. Бросил курить. Начал подрабатывать, закончил институт. Чудом попал на работу мечты.

Взял себя в руки и отказался от иллюзий. Только иногда заходил пить кофе на старую добрую Машину квартиру — с ней и с Глебом. Впрочем, чаще без него. Глеб уверенно шел вверх по карьерной лестнице в какой-то компании, связанной с нефтью. Мотался по всей стране — зато и родители Маши подавали ему руку, и собственная мать была переполнена гордостью. Только…

В те нечастые разы, когда Павел заставал Глеба дома, кофе на столе очень быстро сменялся коньяком.

***

Их интересовала только работа. Надо было устроиться в жизни — а ведь иначе никак. Они были напыщенными дураками. Так думал Павел, сидя на той же кухне. Маша задерживалась на работе, там праздновали Восьмое марта.

Павел не мог решить, работать ли ему дальше. Вроде уже поздно, но силы еще есть. Поэтому он мучился выбором, третий раз заливал один и тот же пакетик и боялся выйти обратно в комнату, где призывным огнем горел экран монитора.

Он вспоминал то, что было, и думал, насколько жизнь полна глупых и некрасивых историй. И сам он глупый и некрасивый, но хотя бы пытается сделать жизнь чуть лучше хотя бы для одного хорошего человека. А это же чего-то стоит?

Только Павел собрался встать, как зазвенела входная дверь. Они никого не ждали.

На небольшом экранчике домофона было лицо Глеба. Красное, опухшее, с синяками под глазами. Совсем не такое лицо, каким Глеба представлял себе Павел, когда о нем думал. Тот Глеб был юным, уверенным, волевым.

Пускать его не хотелось. Он явно нетрезв, разговора никакого не получится… Но в глубине зашевелилось с трудом подавленное чувство вины. Нельзя же так…

Павел открыл дверь.

— Глеб, ты? Здравствуй.

— О, Павел. Ну привет.

Дальше все происходило будто в замедленной съемке: Павел завороженно глядел, как неспешно поднимается рука Глеба, как в ней блестит лезвие старого туристического топора. Павел отшатнулся. Необъяснимый, страшный, противоестественный удар прошел мимо. Глеб шагнул в квартиру. Павел попятился. Что делать? Бросаться с кулаками? Защищаться стулом? Что вообще здравомыслящий человек в такой ситуации будет делать?

— Ты, блядь, с дуба рухнул?!

Глеб не ответил, только замахнулся еще раз. Он тяжело дышал, лицо его налилось кровью. Павел рванул в ванную комнату, запирая за собой защелку. В дверь тут же пришелся удар.

— Глеб, приди в себя!

Дверь снова затряслась, будто на этот раз Глеб попытался выбить ее плечом. Хорошо, что она открывается наружу.

— Да скажи ты что-нибудь!

Еще удар. Дверь жалобно скрипнула. Павел потянулся за телефоном, чтобы позвонить в милицию, но трубки в кармане не оказалось. Забыл на кухне. Мысли заметались. Подпереть дверь стиралкой? Но если вернется Маша? Да этот урод ее зарубит! Раскольников хренов. Павел почувствовал, как в голове белым шумом нарастает паника. Отвесил себе пощечину — не помогло. Засунул голову под кран — случайно открыл горячую воду, ошпарился, вскрикнул, резко повернул на холодную. Помогло — помехи отступили. Родился план.

Он подошел к двери, дождался, пока Глеб на секунду перестанет колотить, открыл ее и со всей силы распахнул. Глеба приложило так, что он повалился на спину, и Павел рывком бросился к выходу. Выскочил на лестничную площадку, закрыл за собой входную дверь, навалился на нее всем телом.

Это сплошной стальной лист — не то что топором, из дробовика ее не пробьешь! Осталось только дождаться милиции…

Павел понял, что телефон все еще на кухне.

С той стороны в дверь заколотили. Павел прижался к холодному металлу еще сильнее. Он попробовал дотянуться до звонка соседей, но даже близко не смог.