Миткалевая метель

Дома Гюльджан лежит в колыбели. В ее постельке тепло. Вся постель мешочками с гренами обложена, чтобы только скорее выводились шелкопряды. С каждым лишним червем — лишняя шелковая нить. И под спину и под мышки Гюльджан навязала мать этих мешочков.

Так и росла Гюльджан. Порой повернуться ей не дают, чтобы мешочки не застудить, не потревожить червей. Какое уж тут детство!

На ноги встала — и того хуже. Хочет Гюльджан порезвиться, побегать, а мать посадит ее к окну, за пазуху мешочков с греной положит, в рукава тоже насует мешочков и прикажет:

— Не бегай на улицу! Сиди смирно, гляди в окно. Выбежишь на улицу — тебя бай схватит, в неволю продаст.

Уйдет мать работать в запарочную. Послушная Гюльджан сидит у оконца, слышит, как за пазухой черви чуть шевелятся в мешочках, растут не по дням, а по часам, готовятся шелковую нитку прясть.

Скучно Гюльджан. Разговаривает она с будущими шелкопрядами:

— Хоть бы спряли вы, на мое счастье, серебряную или золотую шелковинку!

Малютки-шелкопряды только шевелятся, ничего не отвечают. Каждый сидит в своей темничке, прогрызает себе окошечко, чтобы вылупиться. А те, что вчера вылупились, жадные, голодные, над столом ветку шелковицы облепили, грызут листву, растут, спешат. Тут и белые шелкопряды и полосатые. Как насытятся, поспят и примутся шелк прясть.

Дома никого нет: отец на осле уехал в поле.

В углу на шесте сидит в черном колпачке белогрудый беркут-бородач. Дремлет. Ждет, когда Тиракул наденет кожаную рукавицу, посадит его на руку и поедет с ним в горы охотиться на огненных лисиц. Снимет Тиракул него кожаный колпачок — и тогда ему вольная воля.

Смотрит Гюльджан тоскливо в окно. Нельзя ей уйти дальше своего угла…

Тут и вошел Иван Петрович. Видит он: дома одна Гюльджан. Говорит ей:

— Ты, Гюльджан, не заметишь, как и подрастешь. Расти и помни всегда: ученье — свет! Вот тебе букварь и тетрадка с карандашом. Я буду часто навещать тебя. Расскажу тебе о многом чудесном, но еще больше тебе об этом расскажут книги, которые сказывают людям, как найти обездоленным дорогу к правде.

И показал он Гюльджан, как писать буквы.

…Не помнит Гюльджан, как все это случилось. Развязался один мешочек, высыпались из него малюсенькие шелкопряды, поползли по земляному полу в разные стороны, и среди них — большой, серебристый, величиной чуть ли не с дрозда.

— Вот он, вот он! — закричала Гюльджан.

Хочет поймать, схватить дорогого шелкопряда, но никак не поймает. И вдруг Гюльджан слышит, как он ей говорит:

— Не лови меня! Придет час — я тебе пригожусь. Ищи ты меня не на земле, а на самой верхней ветке. Я спряду тебе особенную нитку — шелковинку небывалую.

Сказал и уполз за порог…

Открыла Гюльджан глаза: один мешочек лежит под ногами, шелкопряды из него высыпались. Но большого, серебристого нет.

Да и был ли он?..

Собрала она поскорее коконы, прижала мешочек под мышкой и снова — на свое место, чтобы отец с матерью не видели, а то станут бранить.

Между тем Иван Петрович выучил смышленую Гюльджан грамоте.

Как-то раз входит мать, еле передвигает ноги, на палочку опирается. Вошла — и повалилась на сундучок:

— Упала я нынче, дочь моя, у чана… Хозяин меня за порог выбросил. Давно уж привязался ко мне кашель, злые джинны 61 грызут меня. Лихорадит всю…

И посылает мужа к знахарю. Не советовал русский рабочий бедняку Тиракулу связываться с обманщиками-знахарями. Но царь и баи не построили больниц для бедняков. Волей-неволей пришлось Тиракулу послушаться хворой жены, позвать знахаря.

Пришел бакши — знахарь — врачевать больную. Велит Тиракулу:

— Режь козла. Я — твой друг, Тиракул.

— Ну, друг так друг. Дружба — не вражда, не опостылеет никогда.

Козел-то последний. Не пожалел Тиракул — зарезал последнего. Взял бакши внутренности козла, стал бить ими больную.

— Лучше ли?

Бил-бил, а хворой все не легче. Начал тогда бакши с ножом плясать около больной, заклинать, бренчать на комусе 62. Потом бросился вон:

— Держи, хватай! Ах, горе какое! Злой джинн вылетел из хворой и вселился в осла…

У крылечка на привязи стоял осел — последнее богатство Тиракула; барана-то давно сами съели.

— Я твой друг, я спасу тебя от больного осла, не дам заразиться стаду, — сказал бакши. Взвалил зарезанного козла на Тиракулова осла и отправился домой.

Друг-то друг, а последнего осла увел.

Не встала Сурахан. Схоронили ее. Гюльджан не находила себе места. Ее насилу увели от материнской могилы.

Бай, манап и бий меж тем опять вспомнили про долг. Пришли к Тиракулу, все трое. Бий говорит:

— Чему только не подвергается голова человека и копыто лошади! Ты брал деньги, мы свидетели. Жена твоя умерла. Отдай баю на ее место твою дочь Гюльджан. Так велит адат 63, так гласит шариат 64. Бий все знает.

— Мала, мне такую не надо, — заупрямился бай.

— Бери, бери! Ты ее продашь, деньги получишь. Бий все знает, — шепнул бий.

— Ладно. Так и быть, возьму.

Испугалась черноглазая Гюльджан — шелковая коса, задрожала, как птенец сизоворонки, в темный угол забилась под шест, на котором дремал белогрудый беркут-бородач.

Сейчас уведут ее от отца, из родного угла.