Мистицизм и его природа

3) '. Каких бы высот в смысле "чистоты" мысли ни достигало созерцание, как бы ни было тесно единение человеческого -а с божественным, – в человеке сохраняется ещё самосознание и, следовательно, некоторое различие между его "я" и сверхчувственным бытием. Если же есть различие, значит нет ещё полного "возвращения" в первосущество. Мышление – природа -a, но не Единого ('). Всякое мышление есть движение, а Единое – неподвижно; в мышлении дано различие субъекта и объекта, а Единое – безразличное тождество; мышление предполагает известные формы и определённость, а единое – безвидно и бескачественно, оно выше понятий, выше знания, выше всякой мысли, всякой определённости. Чтобы отождествиться с ним, нужно сделать ещё одно усилие – возвыситься над самою мыслью, даже над самим сознанием. Этого человек и достигает в мистическом экстазе . Плотин, сам неоднократно переживавший эту наивысшую ступень мистической жизни, подробно и с любовью описывает это состояние. Оно есть, – говорит он в одном месте, – "экстаз, упрощение, отречение от себя, желание соприкосновения, совершенный покой, наконец, жажда соединиться с тем, кого созерцают во святилище (души)" [XXIII]. Но здесь указаны не все черты экстаза. Плотин часто возвращается к изображению этого состояния. Только на основании всех этих описаний можно восстановить полную картину экстаза. Однако и в этом случае невозможно точно указать, в каком порядке сменяют друг друга различные моменты этого состояния. Нужно думать, что эти моменты сменяют друг друга не всегда в одном и том же порядке. Тем не менее, сопоставляя описания Плотина с изображением экстаза у других мистиков, в частности, с восемью "отрешениями" буддийской дьяны, где отдельные ступени высшего созерцания расположены в строгой психологической преемственности [XXIV], мы можем, не погрешая грубо против психологической правды, расположить эти моменты в нижеследующем порядке. Заметим, что этот порядок будет в то же время и тем, так сказать, идеальным порядком, какого, – с точки зрения системы Плотина, – должен держаться мистик, чтобы тем вернее осуществить конечную цель возвращения в недра Единого. По долгом упражнении в "теоретической деятельности" душа вступает, наконец, в особую область, область непосредственного богообщения. Она уже не познаёт более Бога и не созерцает Его; она непосредственно прикасается к Нему, ощущает Его, обладает Им. Между созерцающим и созерцаемым более нет различия: они совпадают, как центры двух концентрических кругов. Душа видит Бога, но видит, собственно говоря, не видя. Она обнимает Его всем своим существом. "Бог не является более пред глазами созерцающего Его, но проникает его душу и наполняет её всецело" [XXV]. Одним из непосредственных проявлений Божества в душе человека является озарение души "божественным светом", "который исходит от Бога и есть сам Бог ( ' (т. е. ) )" [XXVI]. Бог присутствует в душе, "когда, как другой бог, освещает жилище того, кто Его призывает; ибо оно – темно, если Бог не озаряет его" [XXVII]. Озарённая и преисполненная сиянием этого "умного света" , душа сама становится световидной, подобной огню. В этом состоянии она созерцает себя, "как чистый, тонкий, лёгкий свет" [XXVIII]. Созерцание этого света, в связи, конечно, с непосредственным ощущением внутри себя Божества, наполняет душу неизреченным блаженством. Это блаженство человек не может променять ни на какое благо этого мира. Это – какое-то "пиршество" души, на котором она до самозабвения упивается божественным нектаром [XXIX]. Некоторым слабым намёком на это блаженство могут служить безумие опьянения и восторги любви [XXX]. При наслаждении этим блаженством "все вещи, которые восхищали душу прежде, – начальство, власть, богатство, красота, знание, – кажутся теперь достойными презрения" [XXXI]. Постепенно упрощаясь и объединяясь, душа, наконец, достигает состояния полной неподвижности , полной неизменности, и сама становится этой неизменностью. Как результат этой неподвижности, в ней водворяется чувство глубокого и ничем не возмутимого покоя [XXXII]. Теперь душа прикасается к Единому особого рода молчаливым прикосновением [XXXIII]. Но и здесь не конец парению человеческого духа, задавшегося целью выйти из себя и слиться с первоначальной сущностью бытия. Если душа хочет во всём стать тождественной с бескачественным Единым, который выше мышления, выше жизни, выше сущности, выше бытия, то она должна отказаться безусловно от всех форм сознательно-феноменальной жизни. Доселе в ней было ещё сознание покоя. Но сознание – тоже одна из форм конечного и ограниченного бытия и тот, кто хочет выйти за пределы этих границ, тот должен отрешиться и от сознания как последней формы качественно-определённого бытия. И действительно, на последней ступени своего "возвращения" душа, – как даёт понять Плотин, – достигает и этой цели. Здесь она отрешается не только от зла, но даже и добра [XXXIV], возвышается над красотой и переступает за пределы добродетели [XXXV]. Теперь она перестаёт быть сама собой, перестаёт быть даже сущностью; она более ни мышление, ни жизнь, ни сознание, ни душа, ни самость; она – выше жизни, выше сознания, выше сущности [XXXVI]. "В этом состоянии душа не чувствует более своего тела; она не чувствует, – живёт ли она, человек ли она, сущность ли она, нечто универсальное , или что-либо другое в мире" [XXXVII]. Теперь она окончательно сливается с Первоединым, делается тождественным с ним, т. е. достигает полного обожения , "становится Богом, или, лучше, она есть Бог (' … … , )" [XXXVIII]. Таким образом, в своём конечном моменте экстаз, по Плотину, есть отречение человека от сознания и самосознания, отречение от своего "я" как определённой индивидуальности. При этом та высшая простота , которой достигает на этой ступени душа, рассматривается как синоним её обожения.