Мишахерезада

Окрыленная успехом и развращенная безнаказанностью, «Смена» решила повторить успех бестселлером «А в Крыму уже сажают!». Они-то имели в виду картошку и вообще раннюю посевную по случаю ранней весны. Но смысл глагола «сажать» был у ленинградцев в генах. Заголовок вызывал растерянность, оторопь, страх, и только потом непонимание, и только потом ядовитый истерический хохот. Редактора сняли, и только. В направлении газеты, видимо, ощущалось нечто идеологически выдержанное.

Господь определенно любит шутить, и определенно любит не всех. Ничем иным нельзя объяснить сюрреалистическую историю с миниатюрой юмориста Голявкина, которая несколько лет валялась в журнале «Аврора». Ее поставили как раз в номер, посвященный семидесятилетию Дорогого Леонида Ильича Брежнева, причем юмореска называлась «Юбиляр» и начиналась фразой: «Даже странно подумать, что этот гигант еще жив и находится среди нас».

Главный редактор вылетел с работы впереди своего визга, как выразился классик, и после инсульта безвредно мычал на пенсии в ореоле народного страдальца.

Потом это вдруг резко прекратилось. Цензор и редактор работали как двуручная пила, редактирующая елку до формата столба. Тексты читались на предмет не содержательности, не свежести, не яркости, но скрытой вредоносности. Никаких намеков и поводов для наказаний.

И скороходовцы пробавлялись мелкой прелестью, поставляемой двумя старыми дурами, которых редактриса специально не увольняла: чтоб молодежи было об кого точить зудящие когти. Их вершинным достижением остался призыв:

«Нам нужен живой и зубастый настенный орган!»

Это они звали повысить качество цеховых стенгазет.

Завтрак аристократа

Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения. Так сказал де Сент-Экзюпери, и мы смеялись, что только от графа и выше это могло открыться французам, которым остальная роскошь уже по барабану. Французы в Ленинграде от нашей роскоши просто опомниться не могли, спиваясь каждую ночь в новых гостях. Да вы же счастливы! — восклицали они. Вам бы еще одежды побольше, и квартиры побольше, и еды всегда в магазинах, и коммунистическую партию запретить, а зарплата у вас какая? И все начинали смеяться.

Что касается нашей роскошной жизни, то Гришка Иоффе всю жизнь выплачивал долги за трехкомнатный кооператив. А Витька Андреев хотел жениться на Наташке Жуковой. А Вовка Бейдер желал подстригать свою бороду исключительно в «Астории», вот хош у него такой вырос. А Серега Саульский вознамерился каждый день обедать. У него вообще случались периоды заботы о себе.

Кстати, это он таскал меня по французам, у него после французского отделения остались интуристовские связи, и он иногда подрабатывал еще переводчиком.

Кстати, когда мы читали в «Мартине Идене», что делавший карьеру скупой банковский клерк сам готовил себе обед дома на керосинке, так осуждение Мартина было непонятно. Мы все готовили сами себе дома на керосинках, семейные, конечно, холостые жрали как придется. Было бы из чего готовить. А где же есть? В столовках? Дают отраву, а в итоге накладно. Кстати, применительно к Америке упоминались только столовые для безработных. В ресторанах ужинали миллионеры. Остальной народ пил в барах виски.

Вот Серега наобщался с французами и из патриотизма и самолюбия вдруг внушил себе, что он должен каждый день скромно обедать «в приличном месте». Приличным местом полагался, например, «Капрашка», он же Дом Культуры им. Капранова (кто такой?!) — там было кафе, и это рядом.

Я ходил с ним по дружбе и за компанию, мы ровно брали и ровно платили, типа пополам или по очереди. А с получки, подогнав редакционные дела, решили пообедать в «Метрополе». Середина буднего дня, пусто и быстро, без дыма и оркестров.

И вот сидим мы с ним со своим скромным заказом в «Метрополе», и на весь зал заняты всего три столика. За одним столиком Юрий Никулин, он сейчас в Ленинграде на гастролях. Слева и справа у него по даме, перед ним «Столичная» и шампанское и много хорошей еды. А в другом конце — молодой шахтер с подругой, черная кайма и самый дорогой коньяк. И он все время порывается подойти к Никулину за автографом, из-за колонны выскакивает официант и берет его на корпус. И это наводит нас с Серегой на размышления о бренности славы и богатства.

Мы платим по счету, курим с кофе и обсуждаем сравнительный достаток шахтера и клоуна. И свой недостаток.

— Значит, так, — говорит Серега, — давай считать в среднем. Одно мясо. Нормальное. Не самое дорогое. Рубль семьдесят, скажем.

— Рубль пятьдесят, — говорю скромный я.

— Рубль шестьдесят. Два. Три двадцать. Салат. Допустим, по полтиннику. Рубль. Четыре двадцать. Два кофе. Четыре шестьдесят. И бутылка сухого. Семь шестьдесят. На чай официанту, баловать не фиг. Итого — наш с тобой обед стоит восемь рублей на двоих, согласен?

— Сегодня десять. Но это «Метрополь». А вообще так.

— Ты сколько получаешь?

— Сто десять.

— А я сто тридцать. Итого — двести сорок на двоих. А обеды наши сколько стоят?

— Восемью три — двадцать четыре. Тоже двести сорок. Рублей в месяц.