Мишахерезада

— А если я захочу угостить девушку — что я ей предложу? — укорял еще не сдохшую власть Шура Попов.

— Лишнее слово — «угостить».

— Купи ей в аптеке денатурата и презерватив, — посоветовал Кожевников.

Поздравления

За две недели до праздников на почтах выстраивались очереди. Народ покупал поздравительные открытки. Выбирали покрасивее, разные. Один поздравляемый получал от тебя только одну открытку и сравнить разнообразие не мог: но об этом не думали. В одинаковости всех купленных открыток было бы трафаретное отношение к близким людям. Поэтому требовали три таких, и две сяких, и по одной той и этой, ой, и еще с розочкой четыре штуки и две с салютом.

Люди общительные и многородственные писали пачки поздравлений. Отправлять следовало дней за десять до праздника, иначе перегруженная почта не успеет. Иногда открытки аж в почтовый ящик не лезут: забит, ждет выемки.

Дед умер перед Первым Мая. На столе осталась пачка неотправленных открыток. В его семье была куча родни. Сослуживцы, коллеги, друзья. А он был человек внимательный и аккуратный.

Я взял эти открытки не знаю зачем. Они были только что надписаны его угловатым, резким, раздельным почерком. Так сразу выбросить рука не поднялась. Я знал часть адресатов. Отправить — чтобы оценили внимание ушедшего уже человека, прочувствовали? Ну, уместно ли так…

Открытки остались забытыми у меня в глубине шкафа за мелочью. Я наткнулся на них через год. В апреле.

И вот это чувство невозможно описать… Искушение святотатством? Черный юмор? Узурпация власти над потусторонними сношениями? Озорство циничного негодяя? В груди буквально шампанские пузырьки ужаса и восторга, как перед первым парашютным прыжком.

Рука судьбы взяла за шиворот меня, не имеющего силы сопротивляться, и заставила опустить несколько открыток в синий ящик на углу квартала.

Я пытался представить себе чувства человека, получившего поздравление от родственника, умершего год назад. Пожелания с весенним Первомаем. Здоровья и счастья. Характерный дедов почерк ни перепутать, ни подделать было невозможно.

Это должно говорить о любви, которая сильнее смерти? Или внушить сверхъестественный ужас от привета с Того Света?.. Или попытаться списать на случайное совпадение неаккуратной почты?..

Должен ли человек делиться этим известием с близкими? Что должна чувствовать семья?.. А двое поздравленных — узнают ли друг о друге, обсудят ли ситуацию, обменяются предположениями?

А может, я зря усложняю и накручиваю, люди не так уж впечатлительны. Вздохнут лишний раз, помянут добром лишний раз: мало ли почему открытка могла год где-то проваляться. А если чья-то шутка, то очень кретинская и не смешная.

Но. Через год. Я повторил. Бросил к Первомаю еще несколько открыток.

Я не мог объяснить себе смысл черного эксперимента. Старые люди. Жить осталось мало. И вдруг получают поздравление от родственника, который уже Там…

Молодость, конечно, чудовищно жестока. Некое адское изящество этой дури бесчеловечной — влекло.

Нет, необходимо добавить, что большинство этих людей я не знал, а к тем, кого знал, был достаточно равнодушен. Они воспринимались как люди чужие и сторонние, люди вообще, или даже несимпатичные. Но — живые, приличные, не злые, в общем хорошие и ни в чем уж подавно не виноватые!

Ужастик. Готический роман. Сатанинское наваждение. Психосадизм.

Через два и три года я повторил отправку, страшась разоблачения.

Потусторонняя власть слова над людьми тащила меня.

ШЕЛКОГРАФИЯ

Когда Бродского выслали за 101-й километр, наступила эпоха борьбы с тунеядцами. Не важно, на какие заработки ты жил — главное, что ты больше двух месяцев не работал. Особенно если вообще постоянно не работал. Ты подпадал под закон. Милиция обретала право на твою судьбу. Донос соседей решал ее.

Было такое слово: БОМЖИР. Без определенного места жительства и работы. Бродяг отправляли на поселение. Однако за неработание лишиться своего жилья и прописки было как нечего делать. Суд, тунеядство, выписка, высылка в места исправительного труда. Совхоз, стройка, целина. Ежемесячная регистрация в милиции. Удержание тридцати процентов заработка.

Поэтому социально неродные личности устраивались и ловчили. Мечтой сияло стать секретарем члена творческого союза — хоть писателя, хоть архитектора. Те имели право на секретарей. В литфонде или худфонде оформляли договор, писали минимальную зарплату 60 рублей. И ежемесячно тунеядец приезжал расписываться в ведомости. Денег реально не брал — но и не делал ничего. Это называлось «трудовая книжка работает».

Был еще вариант: совместительство. Совмещать работы официально было трудно. Разрешение, ограничение, налоги, то-се. Поэтому официально оформлялся один — а реально работал другой. Это устраивало все три договаривающиеся стороны: нанимателя, исполнителя и зиц-работника.

Итого. Когда тошнота от работы делалась непереносимой, а внимание соседей опасным, я устраивал на работу свою трудовую. Дело требовало знакомств, разумеется.