Миры Роберта Чамберса

«Признали виновной в жестоком обращении с узниками, в том числе с беременными и в сексуальной эксплуатации…» Мне никак не удавалось совместить суконный текст статьи с этой не очень красивой, но и не то чтоб уродливой, заурядной бабой.

Аннелиза тоже поглядывала на меня.

— Вы не похожи на паломников, — сказала, вручая бокал. — Они мне отвратительны. А вы симпатичный, чистенький.

В памяти зазвучали слова Анри про изнасилование палками и избиение сапогами. Про гениталии. Во рту пересохло и я смочил язык в вине. Концлагерная надзирательница улыбалась приветливо.

— Я — паломник нового типа.

— Хотите сразу? Или поболтаем?

Я не хотел ни сразу, ни потом.

— Вы служили в СС?

Вопрос её не смутил.

— Это было так давно. — Она вздохнула.

— Пишут, вы мучили людей.

— Они преувеличивают. — Аннелиза нагнулась, чтобы погладить меня по колену. — Гитлер оказался маньяком. Но те люди, заключённые…. Сейчас их принято изображать невинными овечками. А они ими не были.

— Нет?

— О, они были свиньями, уж поверьте. От них так воняло! — Аннелиза сморщила носик, линия на лбу стала чётче. — Цыгане, евреи, славяне. Я думала, может, им их религия запрещает купаться? В лагере был водопровод. Мы раздали им мыло. Я понимаю, они были изнурены. Но ведь можно помыться, да? Если бы не аппарат санобработки каждый месяц, в барак нельзя было бы войти.

Я молчал, ошарашенный сильнее, чем от встречи с гадаринской свиньёй. Внезапно я вспомнил Сару, мою подругу детства. Как она пришла в школу с покрасневшими глазами и сказала, прикасаясь к нашитой на курточке звезде Давида — словно простреленное сердце прикрывала ладонью:

— Я не против её носить! Но этот горчичный цвет! Он мне совсем не идёт!

— Ужасно нечистоплотные, — откровенничала Аннелиза Кольманн. — Лагерь производил кирпич, они саботировали работу. А вши! Чтобы зайти в барак, надо было замотаться платком и после выуживать вшей из одежды. Из — за них началась эпидемия сыпного тифа. Много наших ребят погибло.

Пистолет оттягивал карман. Шептал, чтобы я прервал монолог, пальнув суке в физиономию. Но меня не прельщала мысль о некрофилии.

— Свиньи. Те, кого мы назначали бригадирами, вели себя как звери. Дрались за еду — вообще невкусную. Я попробовала однажды. Фу! А они дрались. Это было смешно.

Меня затошнило. Я отставил бокал и сцепил зубы. Слова лились изо рта Кольманн смрадным потоком.

— Я бы на их месте пыталась поддерживать чистоту. Они могли убить исподтишка. Я никого не убивала. Никогда.

Я думал о Саре. О том, что Сара пропала после налёта гестапо на район Марэ. Тысячи детей пропали.

— Ты их пытала, — сказал я, отодвигаясь от руки Кольманн. Она повела плечом:

— Они не боялись смерти. Но очень боялись боли. Странно, да?

— А что с твоей дыркой? — прервал я её. — Так было всегда?

— А, вы про это. Нет. Всё началось в тюрьме. У меня была подружка. Очень близкая. И когда мы были особенно близки… Её как по затылку вдарили. Глаза выпучила, побелела, я испугалась, инфаркт. Отпихнула её, она сразу очухалась. Говорит: детка, да у тебя там ад! — Аннелиза отпила вино. — И с тех пор секс перестал быть сексом. Мужики на мне коченеют. И ты окоченеешь, поверь. Я — то сама ничего такого не чувствую. Не видела никогда, что вы видите. Может, вы все меня разыгрываете, а? — Аннелиза засмеялась. — Ну, беги в ванную. Да помойся хорошенько.

Я перетаптывался под душем, трясясь от отвращения. В тот момент мой член был меньше фаланги мизинца. Клянусь, я лучше присунул бы магистру Гьюдиче.

Чем был для Аннелизы Кольманн ад во влагалище? Карой? Даром? Проклятием? Или просто её мерзкие поступки истёрли, истончили материю между измерениями?

Я полностью оделся и подобрал мешок. В гостиной Аннелиза оголилась до нижнего белья.

— Ты сказала — подружка.

— Что, милый?

— В тюрьме. Ты сказала, подружка видела ад. Значит, член вставлять не обязательно?

— Если не хочешь… — Аннелиза заметно огорчилась. — Это может быть и твой палец.

— Святой Сульпиций! Гора с плеч. Ложись.

Она сняла трусы и легла на кровать.

— Запомни: оттуда нельзя ничего приносить. И там нельзя оставлять свои личные вещи. Кроме бахил, их выкинь.

— Да понял я.

Она вздохнула и раздвинула бёдра. Не было ни пламени, ни чертей, ни Гитлера на шампуре. Ничего, что бы я не видел раньше у полусотни барышень.

«Как поступил бы на твоём месте комиссар Мегрэ?» — спросил я себя. Выпростал руку. И полетел в тартарары.

* * *

Приземление было мягким. Я рухнул с высоты метра, сгруппировался и вскочил на ноги. Туфли поехали по осклизлой почве, размытой глине, но я устоял. И удержал в кулаке мешок.

Получилось! Я стряхнул с плаща прилипшую яичную скорлупу.

Даниэль не врал. Я действительно прошёл через врата, повторив подвиг того итальянского поэта.

Ад выглядел, как бесконечная свалка. Я упал на небольшой возвышенности и вокруг, насколько хватало глаз, простирались горы спрессованного мусора, зловонные ступенчатые зиккураты. Некоторые кучи тлели, источая жирный чёрный дым. Воняло нестерпимо: гнильём, порохом, пережаренной едой.