МИРЫ ПОЛА АНДЕРСОНА Том девятнадцатый

Его труды также давали все основания для подобной уверенно­сти. Главная книга, дискуссии о которой не прекращались и по сей день, насчитывала уже шестьдесят лет от роду. Последний труд — небольшой томик эссе, изданный двадцать лет назад, казался ныне изящным анахронизмом: так легок был его слог и так отточенны мысли, как будто на Земле еще существовала какая-то страна или парочка стран, не забывшие о свободе слова. После выхода в свет последней книги Анкер безвылазно жил в домике на берегу Согне- фьорда, избегая славы, к которой никогда не стремился. Район фьорда представлял собой осколок прежних времен. Его немного­численное население своими силами добывало средства к сущест­вованию, изъяснялось неторопливо и прекрасным языком, а также заботилось об образовании своих детей. Анкер преподавал несколь­ко часов в день в начальной школе, получая взамен еду и порядок в доме, а прочие часы делил между садом и заключительной книгой.

Ранним летним утром, когда на розах еще блестели капельки росы, он вошел в свой дом. Дом стоял здесь уже несколько столе­тий — крытая красной черепицей крыша, увитые плющом стены... Глянешь вниз — там лишь ветер, да солнце, да скалы, расцвечен­ные пятнышками дикорастущих цветов, да одно-единственное де­рево. И, только приглядевшись попристальнее, на глубине несколь­ких сотен метров различишь утес и облако, отраженное водами фьорда. А за окном рабочего кабинета то и дело мелькают чайки.

Анкер уселся за стол. Отдохнул немного, подперев подбородок ладонью. Восхождение было долгим, от самой кромки воды, и по пути он то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Его длин­ное иссохшее тело стало таким прозрачным, что, казалось, солнеч­ные лучи струились прямо сквозь него. Зато оно почти не нужда­лось во сне, и когда приходило время белых ночей — «небо было как белые розы», как сказал какой-то поэт, — старика непреодолимо тянуло на берег.

Ну да ладно. Он вздохнул, убрал упавшую на лоб прядь волос и включил пишущую машинку. Первым в стопке корреспонденции лежало письмо от юного Хираямы. Не просто прекрасно написан­ное письмо — в нем чувствовалось неподдельное желание обще­ния, а это самое главное. Анкер не был против видеофона как такового, но считал своим долгом обходиться без оного, и не толь­ко потому, что аппарат вечно сбивает с мыслей. Молодые люди, желавшие общаться с Анкером, вынуждены были прибегать к письму, а письмо дисциплинирует ум не хуже беседы, если це лучше. К сожа­лению, эпистолярное искусство на Земле осталось уделом немногих.

Пальцы философа побежали по клавишам.

«Мой дорогой Сабуро!

Благодарю Вас за доверие, хотя и боюсь, что не сумею его оправдать, ибо своей репутацией я в основном обязан подражанием Сократу. Чем дольше я размышляю, тем более склоняюсь к мысли, что пробным камнем является эпистемологический вопрос. Откуда мы знаем то, что знаем, — и что именно мы знаем? Подобные сомнения обычно рождают новые познания. Хотя я вовсе не уве­рен, что познание схоже с мудростью.

Тем не менее я попытаюсь по возможности определенно отве­тить на Ваши вопросы, пусть даже настоящим ответом для человека может быть лишь найденный им самим ответ. Прошу Вас только помнить о том, что перед Вами соображения человека, давно уда­лившегося от современной жизни. Такое удаление, наверное, от­крывает взгляду перспективу, но гляжу-то я из бывшей реальности, ныне уже всем чужой: я гляжу на мир человеческой деятельности из мира соленой воды, рябиновых деревьев и бескрайних зимних ночей. И практические детали Вам, без сомнения, известны гораз­до лучше, чем мне.

Итак, во-первых, я не советую Вам посвящать свою жизнь фило­софии или фундаментальным научным исследованиям. “Порвалась дней связующая нить”⁴, и Вам ничего не осталось, кроме бесплод­ного повторения того, что сказали или сделали до Вас другие. Мое суждение опирается не на мистические представления Шпенглера об упадке цивилизации, а на вполне трезвое замечание Донна о том, что “нет человека, который был бы как остров”. Как бы ни были Вы талантливы, Вы не сможете работать в одиночку; без творческой атмосферы, без плодотворного общения со столь же увлеченными, как Вы, коллегами, никакая оригинальность невоз­можна. Биологический потенциал человечества не изменился со времен Перикла или Ренессанса, о чем убедительно свидетельствует генетическая статистика. Но степень реализации этого потенциала и даже основные формы его выражения сильно зависят от социаль­ных условий. Надеюсь, Вы не сочтете меня старым брюзгой, если я скажу, что нынешний век так же бессодержателен, как Рим времен Коммода. Тут уж ничего не поделаешь.

И во-вторых: Вы спрашиваете, можно ли как-то изменить поло­жение вещей. Откровенно говоря, я никогда в это не верил. Теоре­тические способы, наверное, существуют, как, например, теорети­чески возможно превратить зиму в лето, ускорив вращение планеты по орбите. Мешают лишь практические ограничения. Но бороться с ними — все равно что смертному человеку пытаться победить все­сильную судьбу.