Миры Пола Андерсона. Том 5 (Враждебные звезды. После судного дня. Ушелец)

Сменилось десять поколений, а «Южный Крест» еще не преодолел и половины пути к намеченной цели, хотя так далеко от Земли не забиралось ничто, созданное руками человека. На могучем организме корабля стала понемногу сказываться усталость: здесь царапина, там заплата, а рисунки и надписи, прочерченные на нем изнутри одинокими и скучающими обитателями корабля, почти стерлись от случайных прикосновений их преемников.

Но поля и приборы, которые служили кораблю в качестве глаз, мозга и нервов, все так же жадно впитывали в себя небесную информацию. По окончании вахты каждый забирал с собой коробку с микрофотопластинками и отправлялся к земной Луне, легко преодолевая расстояние в сто световых лет. Длительная, вековая борьба землян за выживание нанесла значительный урон собранию этих пластинок: большая их часть была безвозвратно утеряна, остальные, не востребованные никем, лежали, покрываясь пылью. Но вот пришло время, когда бесстрастный всевидящий механизм пробежался беглым взглядом по множеству подобных фотопластинок, доставленных с разных кораблей. И подписал тем самым смертный приговор нескольким людям.

Глава 1

По ту сторону огромного водного пространства пылал закат. Далеко на западе собиравшиеся над Новой Зеландией облака выплескивали расплавленное золото. Оттуда, где это небесное золото отражалось от поверхности моря, бил нестерпимо яркий свет. К востоку зелень и яркая синева моря постепенно наливались чернотой и на горизонте полностью сливались с быстро темнеющим небом, на котором проступали первые мерцающие звездочки. Легкий ветерок поднимал на волне мелкую рябь, заставляя волны игриво плескаться о борт кеча,[1] стекал вниз по лениво обвисшему гроту и чуть шевелил светлые волосы девушки, свободно падавшие ей на плечи.

Теранги Макларен указал на север.

— Вон там — плантации бурых водорослей, — произнес он, растягивая слова. — Основной источник доходов нашей семьи. Скрещиваются разные подвиды, и в результате получаются отличные морские водоросли, из которых можно произвести уйму полезных продуктов. Впрочем, я далек от всего этого, за что должен благодарить своих уважаемых предков. Биохимия — это упорядоченная путаница. Уж лучше я займусь чем-нибудь попроще, вроде вырожденного[2] атомного ядра.

Девушка усмехнулась.

— А если оно не вырожденное, то ты постараешься его таковым сделать? — спросила она.

Она была техном — как и он, разумеется; он бы никогда не допустил шлюху на свое судно. Несколько машин, по сути, заменяли ему экипаж. По своему положению в обществе она стояла намного выше его — настолько высоко, что никто из членов ее семьи не занимался производительным трудом, тогда как Макларен был чуть ли не единственным в своей семье, кто не работал. Янтарно-золотистый цвет кожи, тонкие благородные черты лица и белокурые, с зеленоватым оттенком волосы выдавали в ней принадлежность к той особой бирманской породе, которая получилась в результате тщательного отбора и мутаций. Чтобы вот так видеть ее здесь одну, без обычных сопровождающих, Макларен неделями ходил вокруг нее. И не потому, что генерала Фенга, ее никудышного опекуна, никогда не выходившего из состояния наркотического оцепенения, так уж заботило ее скандальное поведение, когда она, словно амазонка, носилась по планете, пренебрегая всеми правилами приличия. Но потому, что в ней было больше от Цитадели с ее неспокойными огнями, чем от океана в закатных лучах солнца.

Макларен коротко рассмеялся.

— Да я ничего против атомного ядра не имею, — сказал он. — Вырождение — это состояние материи в определенных экстремальных условиях. И хотя квантовая теория существует уже триста лет, механизм вырождения до конца так и не понят. Впрочем, я отклонился, а предпочел бы преклониться. Перед тобой, естественно.

Шлепая босыми ногами, он пересек палубу и уселся рядом с ней. Это был высокий, стройный, широкоплечий мужчина чуть старше тридцати, с крупными кистями рук, смуглый и темноволосый. Но, в отличие от всех уроженцев Океании, его широкое, скуластое лицо украшал орлиный крючковатый нос, а карие глаза выдавали давно позабытого английского предка. На мужчине, как и на его спутнице, были лишь обычные саронги и несколько драгоценностей.

— Ты говоришь, прямо как ученый, Теранги, — произнесла она. Это не было комплиментом. В наиболее состоятельных семьях становилось модным считать Конфуция, Платона, Эйнштейна и других классиков ужасными занудами.

— Но я и есть ученый, — сказал Макларен. — Ты бы поразилась, увидев, каким язвительным и чванливым я могу быть. Вот когда я, к примеру, был студентом…

— Но ты же был чемпионом по любительской борьбе на воде! — протестующе воскликнула она.