Миразмы о Стразле

Поддавшись уговору корефанскому, направил стопы к Фиолетовой Улитке. Она в театрике “Бульон” засела. На сценке домишку ей соорудили, заныканная в нём сидит, полотенцем занавешенная. Отдаю косарь, полотенце откидываю. Вхожу. Передо мной натурально Фиолетовая Улитка. На табурете возвышается, белой гобеленовой скатертью накрытом. Крупная, сволочь, с овцу. Раковина тёмно-фиолетовая, с розоватыми кляксами по всему хитину, тело светло-фиолетовое, а глазила оранжевые, на чёрных отростинах. Взгляд выразительный, как у рыбы. На меня пялится. Я на неё. Через минутное молчание вещает: “Мой цвет фиолетовый, как и твой. Если хочешь, беги, нарезая круги”. Я ей за такое остро возжелал зрительные нервы пучком выдернуть, но почему-то домишку улиточную покинул. Спокойствия полный. Сам не врубился, как улитка с глазилами осталась.

– Я ей косарь, – говорю Финче, – а она схалтурила, едва на бумагу наговорила, сука фиолетовая.

– Чё сказала-то? – интересуется корефан. – А то и я бы к ней сходил.

– Сказала, её цвет и мой цвет – фиолетовый. Короче, намекнула, что ей откровенно похуй.

– Как и тебе, – заметил Финча. – Кому на себя похуй, у того и пути никакого, тот вечно по кругу скакать обречён.

– А если не похуй?

– Тогда по спиральке поскачешь, верх али вниз.

Я долго возмущался. И тут обман! Я ей косарь, а ей похуй! Я к тем, а они не перезвякивают! Эх!

Маленький лысый младенец

Катился в ките. Двумя сидлухами далее, через проход, тусила мамка с младенцем на коленях. Младенец на меня запялился. Морда пухлая. Взгляд, словно я ему бабла должен немерено. Ещё с прошлой житухи. Прикрытые набухшими веками глазюки навыкате прямо вопили: “Ну вот мы и встретились, щенок!”. Главное, таращится и таращится, будто тока мы вдвоём и находимся в ките и лупозреть более некого. Да что тебе надо, маленький лысый ублюдок?! Младенец отвернулся. Так-то. И тоже отвернулся. В окошко взором обратился. Панорама как панорама, мильон раз видел. И мильон впереди. Поворачиваюсь. Проклятый младенец опять на меня зырит. Спалил, что я на него в открытую уставился, и тут же мордилу свою кисло-молочную отворотил, будто он здесь не при чём. Ладно, хошь в гляделки поиграть, мать твою? Сейчас поиграем. Поглядим, кто круче. И начинаю ментально сверлить затылок отвернувшегося младенца. Минуты три сверлил, почти до полного истощения мыслительного аппарата, а стервец и ухом не повёл. Мне это надоело, и я отвернулся к окошку. Задумавшись о своём, оглядываю салон, а младенец – этот маленький лысый ублюдок – снова таращится на меня своими злыми глазёнками! Таращится так, словно на вечные муки обрекает! Тут остановка, его мамка поднимается и своё дитятко с собой уносит. И оно, дитяко это, удаляясь от меня, уносясь на материнских руках, до последнего на меня пялилось, пока мамка китово брюхо не покинула.

На следующей остановке я уж сам вышел. Очень мне взгляд дитятки не понравился. Ехал, никого не трогал. Трезвый ехал. Зачем с такой злобой смотреть? Понимаю, когда однажды вполз пьяным в автобус и к каким-то бабам на колени повалился. Они как заорут! Одна как завизжит, с такой же злобой, с какой младенец смотрел. И давай меня спихивать ручонками своими слабыми, да по спине охаживать. Сама тощая как проволока, твёрдая как булыжник. Я об её ляжку нос расшиб. По спине-то зачем колотить бездушно? Мне и без того плохо Я сам бы как-нить встал. Одной рукой за соседнее сиденье ухватился, а другой в буфера упёрся, той, которая визжала, как младенец смотрел. И тут она как даст мне по дыне. Дыня едва не лопнула от такого давания. Меня и вырвало. Прямо ей на костлявые ходули. Зачем пьяного чела по чайнику колошматить, я не понимаю? Подумаешь, в сисечки упёрся. Эка невидаль. Чё тут такого? В сиськи ранее не упирались что ли? Потом меня по всему киту неизвестные за шиворот проволокли и геройски выбросили наружу. На голый асфальт. Сволочи. Незаслуженно огрёб. Ну повалило чела тебе на колени, так ты подняться ему лучше помоги, а не по башне лупи злобно. Ничё, когда-нибудь и она к кому-то на колени повалится, пусть и ей по башке настучат немилосердно.

Стараюсь выбросить младенца из чайника. Младенец не выбрасывается. Я представил, как беру младенца и швыряю его через бетонный забор с колючей проволокой. Младенец летит и, нисколько не изменившись в мордасах и полностью сохранив свой злобный лик, скрывается за забором. Падает в сугроб и тут же застывает в синюю ледышку.