Мираж

Наступил июль, и в Кронсберге сезон был в самом разгаре. Курорт был переполнен, и его бульвар представлял необыкновенно блестящую и оживленную картину. Герцогский двор приехал уже недели две назад; за ним потянулась вереница знатных и богатых фамилий, и у леди Марвуд больше не было основания жаловаться на «ссылку».

Она, красивая, остроумная женщина, тотчас стала центром общества. О супруге английского лорда много говорили, но не всегда отзывались о ней одобрительно; открытый разрыв с мужем, пренебрежение принятыми приличиями, рой поклонников — все это давало пищу сплетням, и тем не менее все преклонялись перед ней. Женщина ее положения и с ее богатством могла позволить себе многое, чего не простили бы другой, и Зинаида позволяла себе почти все.

У леди Марвуд были самые великолепные туалеты, самые красивые экипажи, ее вилла была всегда полна гостей, ее роскошь служила темой для разговоров всему Кронсбергу. Где бы она ни показалась со своей восточной прислугой, всюду становилась предметом общего внимания, а показывалась она везде, буквально бросаясь от одного развлечения к другому, презирая увещания врача. Бертрам вполне познакомился теперь с упрямством своей знатной пациентки, не признававшей его авторитета. Все, что она приобрела в первые недели вынужденного покоя и одиночества, пошло прахом в водовороте ее теперешней жизни, но до этого Зинаиде не было дела.

В настоящее время внимание кронсбергского общества привлекало к себе предстоявшее на днях бракосочетание Зоннека. Знаменитым исследователем Африки тоже интересовались, но, в противоположность леди Марвуд, он, насколько мог, удалялся от общества; оправданием для него служили его помолвка и не совсем еще окрепшее здоровье. Но при дворе он бывал часто; герцог любил его и, встретившись с ним теперь в Кронсберге, пожаловал ему дворянство.

Об Эльзе фон Бернрид было известно очень мало; знали только, что она очень молода и живет в Бурггейме у деда, старого нелюдима и чудака; она нигде не показывалась с женихом. Все удивлялись выбору Зоннека; несмотря на зрелый возраст, он мог бы сделать более блестящую партию; не одна дама из большого света согласилась бы носить его знаменитое имя.

Настал чудный, солнечный июльский день, назначенный для свадьбы. В полдень должно было состояться подписание брачного контракта, а в час — венчание в церкви по католическому обряду, так как родители Эльзы были католиками. Зоннек, еще в своей старой квартире на вилле Бертрама, ждал экипаж, который должен был отвезти его в Бурггейм. Сегодня у него был такой вид, точно волшебный напиток вернул ему молодость: он держался прямо, его движения были пластичны, никаких следов болезни больше не было заметно, он весь преобразился и просветлел от счастья. С ним был Эрвальд, только накануне вечером приехавший из Берлина, чтобы быть свидетелем при гражданском бракосочетании.

— На этот раз я, право, не понимаю тебя, Рейнгард! — с упреком сказал Зоннек. — Как можно было приехать в самую последнюю минуту? Мне хотелось провести с тобой несколько дней, прежде чем я переселюсь в Бурггейм.

— Я ведь писал тебе, что переговоры затягиваются. Я думал даже, что вовсе не приеду, но ты прислал мне форменный приказ, вызывавший меня в Кронсберг к сегодняшнему дню. Ты не простил бы мне, если бы я не приехал.

— Еще бы! Это было бы непростительно. Редкий случай привел тебя как раз теперь в Европу, и вдруг тебя не было бы со мной в счастливейший день моей жизни! Постыдись, Рейнгард!

— Ну, ты видишь, я здесь, — сказал Эрвальд со слабой улыбой. — Не бранись, Лотарь! Право, я не мог приехать раньше.

Несколько секунд Зоннек смотрел на него серьезно и пытливо, потом подошел и, положив руку ему на плечо, спросил:

— Рейнгард, что с тобой?

— Ничего! Что может со мной быть?

— Об этом-то я и спрашиваю. С каких пор у тебя завелись тайны от меня? Тебя что-то выгнало отсюда. Сначала ты обещал остаться здесь до свадьбы и отложить поездку в Берлин до июля, а потом вдруг помчался туда, и никакие просьбы…

— Я уже говорил тебе, что министр желает скорее закончить дело, и что мне самому это важно.

— Да, ты говорил' — значит, мне приходится верить.

Пытливый взгляд Лотаря, видимо, тяготил Эрвальда; он нетерпеливо отвернулся и отошел к окну.

— Правду сказать, поездка в Берлин не доставила мне особенного удовольствия. Я не раз терял терпение во время этих бесплодных, неприятных переговоров. Если господа чиновники, не имеющие понятия о том, что делается в Африке, будут контролировать каждый мой шаг и я должен буду представлять каждое мое распоряжение, которое найду нужным сделать, на их мудрое усмотрение, то с благодарностью откажусь от предложенной чести. Если я несу на себе полную ответственность, то пусть мне дадут и самостоятельность. Или они признают за мной это право, или я швырну им под ноги все их предложения. Я откровенно высказал им это, и, вероятно, дело тем и кончится; я готов прервать переговоры.

Он говорил с крайним раздражением. Зоннек неодобрительно покачал головой.