Мир всем

Мой опыт знакомства с бараками ограничивался казармой в учебной части и аккуратными бетонными зданиями концентрационного лагеря, освобождённого нашими войсками. Вдоль лагерных дорожек стояли фонари в виде буквы «Г», похожие на виселицы, в дальнем конце лагеря вздымались вверх широкие трубы крематория. Я поёжилась. И придёт же в голову подобное сравнение. Война сидела у меня за плечами, как вещевой мешок, и давила на плечи своей тяжестью. Но если мешок я могу скинуть, то война намертво вгрызлась в каждую клеточку тела, и даже через несколько поколений наши дети и внуки всё равно будут жить нашей памятью, плакать над павшими и вставать при звуках военных песен.

Прежде мне не доводилось жить в бараке. Я осмотрела ряд заиндевелых окон в стене с единственной дверью посередине и деревянные мостки в одну доску к убогой будке туалета. Внутри барака оказался длинный общий коридор и пятнадцать комнат примерно по двенадцать метров, без всяких удобств. В каждой комнате небольшая печка-буржуйка с трубой, отведённой в общий дымоход. Коридор заканчивался общей кухней, где вплотную друг к другу стояли столики с керосинками и примусами. На двух примусах закипали чайники. Толстая женщина в мужских ватных брюках и телогрейке без рукавов наливала воду из ведра в кастрюлю.

Я поздоровалась. Она склонила голову набок и невнятно прошепелявила, как обычно говорят беззубые:

— Новая соседка? Вместо Коробченко?

— Да. Буду работать в школе.

— Ну-ну.

Женщина отвернулась и снова погрузила ковшик в ведро, полностью забыв о моём существовании.

На каждой двери красовался размашистый номер мелом. Мне нужен восьмой номер — счастливое число, мой день рождения. Ключ от навесного замка лежал у меня в кармане, но сам замок отсутствовал. Ну что ж, когда хозяева выехали, то ценное увезли с собой. Я потянула за ручку двери, и она открылась с натужно-протяжным скрипом оборванной струны.

«Дверь в новую жизнь», — промелькнуло у меня в голове и потухло от густого запаха перекисшей капусты, заполонившей всю комнатёнку.

Нащупав на стене выключатель, я зажгла свет, опустила на пол тюк с барахлом и скинула с плеч вещевой мешок. Беглый взгляд зацепил деревянный топчан, придвинутый вплотную к окну, крошечную тумбочку, грубо покрашенную голубой масляной краской, и растрёпанную женщину в байковом халате, которая сидела на другом топчане, ближе к двери, и усиленно моргала от внезапно вспыхнувшего света.

Я так намоталась за день, что у меня не осталось сил выяснять, как она оказалась в моей комнате. Утром разберусь.

Матрац оказался мешком из домотканой ряднины, набитый сенной трухой. Я порадовалась, что прихватила свою подушку и одеяло, иначе пришлось бы совсем туго.

«Надеюсь, что здесь нет клопов и вшей», — мысленно ободрила я себя и рухнула как подкошенная.

Проснулась я от ощущения, что в полку, то есть в бараке объявили тревогу и дали пять минут на сборы. До слуха доносились крики, беготня, хлопали двери, ревели дети, из коридора тянуло запахом горящего фитиля от керосинок.

— Васька, балбес, опять в туалете засел. Быстро выходи! — выводил на улице высокий женский голос.

В нашей комнате стояла холодина, но горела керосиновая лампочка на тумбочке у двери. Я взглянула на часы. Половина шестого утра.

Женщина, что спала в моей комнате, уже стояла одетая. Я спустила ноги с кровати, благо спала не раздеваясь, и посмотрела на неё:

— Вы кто?

Неровный свет керосиновой лампы освещал одну её щёку и чётко прорисовывал дугу брови. Старая она или молодая, я не могла разобрать. Женщина повернулась.

— Я твоя соседка по комнате, — она усмехнулась, — можно сказать, такой же, как ты угловой жилец. Меня зовут Лена.

— Тоня. Антонина Сергеевна.

— Ну, Сергеевну ты для своих учеников оставь. Ты ведь приехала на смену Коробченко, так?

— Да, — я кивнула.

— Она что, тебе не сказала, что жила в комнате не одна?

Совершенно ошарашенная, я помотала головой:

— Нет. Не сказала.

— Хитрая баба. Я всегда знала, что она сумеет в Ленинград перебраться, да ещё небось и жилплощадь хорошую себе оттяпала.

По сравнению с бараком моя комната в Ленинграде действительно была сказочным дворцом с водой из крана, ванной с дровяной колонкой и электрическим освещением. Но я не стала обсуждать предшественницу, а спросила, что за шум в коридоре.

Лена пожала плечами:

— На работу собираемся. На завод. У нас всегда так. Это только некоторые могут до семи в койке валяться, потому что школа в двух шагах. — Она намотала на голову платок и надела ватник. — Лампу погасить не забудь. Электричество в шесть утра включат.

По армейской привычке я никогда не расставалась с котелком, поэтому хотя бы чай себе обеспечу. Коробченко сказала, что оставила мне свой прекрасный примус в обмен на мой. Если он столь же восхитителен, как матрас, то… Я притушила просвистевшее в мозгу крепкое армейское словечко, которое говорят, если рядом брякнулась мина. Но ругаться не хотелось, потому что вещи — дело наживное, а мир в душе деньгами не заполнишь.