Поднимался ветер, и позёмка обвивала мои армейские сапоги шустрыми белыми змейками. Ужасно хотелось есть, и я подумала, что подаренную Мариной картофелину вполне для скорости лучше пожарить на сковородке. Правда, у меня нет масла, но зато есть крохотная алюминиевая сковорода, которую я привезла с фронта. Подумав о сковороде и о том, что отныне мне придётся пользоваться дощатым туалетом на улице, я внезапно развеселилась: из какой войны мы выбрались, какого горя хлебнули, да не ложкой — бадьёй, а туалет на улице расстраивает! Глупо. Глупо и эгоистично!
Что толку в нытье и жалобах на обстоятельства? Кислое настроение ничего не изменит в лучшую сторону. Хочешь жить — живи, дыши, радуйся каждому глотку воздуха, потому что всё, что сейчас кажется обыденностью, может в один момент стать недосягаемым!
Быстрым шагом я двинулась к бараку, пытаясь рассмотреть улицу при свете дня. Мимо проехала полуторка, гружённая досками. Шла женщина с вёдрами на коромысле. Двое мальчишек возились в сугробе. У развалин с грудой кирпичей стояла старуха в черном мужском пальто и курила.
Когда мы поравнялись с ней, она опустила руку с папиросой и подслеповато взглянула в мою сторону:
— Хороший был Дворец культуры. Я как- то раз танцевала на его сцене в «Жизели». В войну тут был штаб дивизии, пока фрицы здание окончательно не добили. — Она закашлялась. — Бросать курить надо, но никак не отвыкну. Начала в блокаду, чтоб голод заглушить.
Я остановилась:
— Значит, это был Дворец культуры?
Старуха подняла на меня глаза, обведённые тёмными кругами, и я увидела, что она ещё молода и когда-то была красива. Она спросила:
— Вы не колпинская?
— Нет. Вчера приехала из Ленинграда.
— А-а-а. — Она замолчала и затянулась папиросой. — Навсегда переехали или присмотреться?
Я усмехнулась:
— К чему присматриваться? По всей стране одно и то же.
— Пожалуй. — Она загасила папиросу и спрятала окурок в портсигар. — Я сюда каждый выходной прихожу, вспомнить, что была когда-то балериной. Иногда даже музыку слышу и аплодисменты. Меня здесь считают немного того, — старуха покрутила пальцами в воздухе.
Она развернулась и пошла прочь, выворачивая ступни особой балетной походкой.
— Всё наладится, вот увидите! — крикнула я ей в спину. — Вы ещё обязательно здесь станцуете!
Она обернулась:
— Вы думаете?
— Обязательно! Ведь война закончилась! И скоро весна!
Соседка по бараку Лена заявилась под вечер. Не раздеваясь, она рухнула на топчан, уставившись в потолок.
Я успела растопить печурку, от которой волнами исходило тепло, и писала план завтрашних занятий, стараясь успеть, пока не выключили свет. Электричество подавали в шесть утра и выключали в десять вечера. Поскольку метраж нашей комнаты не позволял втиснуть сюда письменный стол, я приспособилась писать на табуретке, куда положила кусок обгорелой фанеры, найденный в развалинах. Чернильница на фанерке умещалась с трудом, то и дело грозя оказаться на полу.
Лена скептически покосилась на моё сооружение и закинула руки за голову:
— У тебя есть что-нибудь пожевать?
Посмотрев на остатки еды в котелке, я согласно кивнула:
— Да, соевый суп с подмороженной картофелиной. Она чуть сладковатая, но годится.
— Ненавижу сою, — процедила сквозь зубы соседка, — отменят карточки, в рот её не возьму. У меня под кроватью банка с кислой капустой. Хочешь, положи себе.
С этими словами она повернулась на бок и мгновенно заснула, как спят на фронте в перерывах между боями.
Исподволь я рассмотрела её лицо — длинноносое, острое и некрасивое. Возраст прибавляли седые волосы, хотя на самом деле ей наверняка не исполнилось ещё тридцати лет. Война мало кого красит. Лене не мешали спать ни свет, ни беготня детей в коридоре. Хлопали двери, под окном ребятишки играли в снежки с криками: «Хенде хох! Гитлер капут!»
Я налила себе в чашку жидкого чая и медленно прикоснулась губами к чашке, воображая, что пью не плиточный, в чёрный байховый, с мятой, как любила заваривать мама. По выходным мама пекла пироги, чаще всего с капустой или картошкой. В семь часов вечера по радио транслировали классическую музыку и спектакли. Мы с мамой устраивались на диване и ставили на стул поднос с пирожками. Мягко горела настольная лампа под шёлковым жёлтым абажуром, из репродуктора лились голоса любимых актёров, и наши домашние театральные вечера казались незыблемыми и вечными. Чтобы не дать себе раскиснуть, я быстро дописала планы уроков и легла спать.