Мир внутри

Вася простил меня за психолога, не нашел причин, по которым мне следовало бы просить прощения. Как тогда, при первом его ударе, когда он полдня пролежал на кровати и лишь только придя чуть в себя, подполз к телефону и позвонил мне. Мы сговаривались в тот день поехать на рынок, я долго ждал звонка, почему-то будучи уверен, что Вася закопался по своему обыкновению, и все не решался беспокоить его сам. Когда услышал хриплый шепот, даже скорее сдавленный шум сердца, у меня самого отнялся голос. Немедля вызвал неотложку и вперед нее прибыл к Васе, соседка, она только вернулась, открыла дверь. Счастье, его комнатка не запиралась, замок давно сломан, иначе я, вышибая, непременно ударил бы его, пытавшегося выбраться наружу.

Почему я вспоминаю это сейчас, оглядывая ежащихся под ударами снежной бури своих товарищей? Света совсем сдала, жалась к Максу, но и того не хватало, чтобы противостоять стихии, мы отложили старт к кафе и пережидали, переводя дыхание, заряд на остановке, не могшей защитить ни от снега, ни от ветра, ни от чего бы то ни было вообще.

– Жаль, что так случилось, – произнесла, раздышавшись и Света, почуяв мое состояние; она всегда говорила, что чувствует и мои мысли, и мое настроение, и вообще много чего чувствует, именно поэтому и пришла тогда ко мне жить, пережидая, пытаясь найти успокоение, даже нет, пытаясь бежать успокоения, переждать затишье перед бурей. Ведь она всегда любила только одного, мои чувства в расчет не брались. Да и были ли они, эти чувства, я и сам толком понять не мог. И сейчас, когда все вроде бы устаканилось, ушло в прошлое, холодным, не совсем холодным но немного отстраненным взором глядя на перипетии наших взаимоотношений на протяжении истекших в небытие лет, я не могу ответить даже на столь простой вопрос. Казалось бы, очень простой.

Она всегда нравилась, своей неуемной, неукротимой, необузданной жаждой жизни. Я питался ей, что греха таить, все мы подпитывались этой светлой энергией, дававшей удивительное напряжение нашим сердцам, чтобы продолжать биться в ритме ста двадцати ударов в минуту при встречах, вольных или невольных: как та, когда она пришла ко мне жить во грехе, и в добавление, в утверждение своих слов, притянула к себе и поцеловала, настойчиво, непреклонно, – невозможно не ответить тем же.

И даже тогда, когда она лежала, переломанная, в больнице, спустя год после аварии только начавшая приходить в себя, она свершила ту же процедуру, заставив сердце заходиться ходуном, когда я глядел на худенькое тело, почти сплошь покрытое бинтами, на лицо, в мелких железных оспинах, которые так хотелось стереть ладонью. А, нет, это было раньше, много раньше, едва ее перевели из реанимации в бокс, и Макс, он, конечно, прибыл первый, покинул нас, а следом удалился и Вася, все почувствовав, оставив нас наедине. Света открыла глаза, немедленно заставив мое сердце биться так, как она того желала. Говорить она не могла, но глаза приказывали.

Или это позднее. Я не помню, события того года мешаются в памяти – слишком уж страшен он был, тот холодный, беспамятный тысячу девятьсот шестьдесят седьмой. Для нас, для Зари, да просто страшный год. Все надеялись, что следующий будет непременно лучше. Об этом говорил и Главный, в шестидесятом, вызывав нас к себе и говоря, что это был самый сложный год в его жизни, и что следующий непременно станет удачливей. Просто потому, что иначе не может быть. Вот только в шестьдесят седьмом сказать так он не мог – умер в самом начале предыдущего, не менее тяжкого. А его слова так нужны были нам всем.

В конце декабря новый запуск. Инженеры перебрали все системы корабля вручную, не доверяя технике, прозвонили километры кабелей. Должно было сработать. Наверное. Подвела ракета. Рвалось не где тонко, а где хотелось, словно в издевку. Корабль совершил суборбитальный полет и рухнул в сибирскую глухомань, искали его долго, очень долго, а когда нашли – не поверили своим глазам. Обе собаки несмотря на лютый холод выжили, истошным лаем встретив поисковую экспедицию. Их вернули в Зарю, каждый хотел убедиться собственными глазами, что такое тоже возможно. Их тискали, ласкали, прижимали к груди, кажется, подобное испытание было посерьезней всего, что они пережили за прошедшие три месяца.

А потом собак забрали в Москву. Персонал Зари поспешил начать сборку и доводку новых кораблей – на этот раз трех, на кону стояло слишком многое, все три старта обязаны были получиться, ведь последним должен полететь человек.

Я, кажется, не верил в это до самого нового старта. Перестал веровать, успокоился и спокойно вработался в новый ритм жизни нового года, обещавшего стать судьбоносным – или для нас, или для наших противников. К марту и у них, и у нас все было готово.