Мир в подарок

— От мира отвернуться нельзя, я буду снавью и сделаю то, что должна. Разве можно согласиться жить слепой, если хоть минуту была зрячей? И то, что со мной случилось, было. Дело не в позоре, да и не того он сильнее всего хотел. Этот Го еще хуже, он получает удовольствие, ломая людей. Как меня и иных, многих. Всех по-разному, кому что больнее. Я не стану забывать, чтобы такое не случалось с другими. Очень постараюсь, — тихо вздохнула она, вздрагивая. И медленно нехотя продолжила. — Я сохранила рассудок только потому, что человек, который провел меня в покои, дал зелье. От него все сделалось нечетким, будто в мутном тумане.

Сплошное безразличие, даже боль стала слаба, я себя почти не ощущала.

— Раб княжны?

— Эрх. Его все одаренные ждут, потому что мы во дворце не люди, даже хуже рабов.

К клеткам и не подходят, там запах. Эрху я жизнью обязана. Он часто приходил, лекарства носил, одежду, еду. А еще не могу забыть ту девушку, в ночь моего страха. Красивая, знатная, совсем молодая, одета богато. Не рабыня, и сперва все не могла поверить в происходящее. Когда ее ввели в покои, обещали, что будут необычные танцы. Потом двери закрыли, и Адепт все подробно объяснила и показала — кнут, крючья и прочее. Она была в их обычном балахоне, вся укутанная, будто пряталась. Го девушке с улыбкой руку поцеловал да сразу пристегнул к цепи, закрепленной за кольцо в полу, обнял, усадил в кресло и велел смотреть. Княжна из-за спины наклонялась, приглядывала, чтоб глаз не закрывала и не отворачивалась. Брат князя прямо счастлив был и смеялся, когда она стала просить за меня. В ноги упала, плакала. Близнецам покорности добиться надо было, и от нее гораздо более, чем от какой-то жалкой рабыни. Меня даже не стали уродовать сильно, она ведь на все согласилась. Так — кнутом отходили и показали, что еще можно сделать. Она умоляла, унижалась, просила прекратить. Ей смотреть было страшнее, чем мне — корчиться от боли. Княжна сказала, невеста этого монстра.

Требовала от девушки в обмен на отмену очередной пытки с кем-то познакомить, людей рекомендовать, письма написать… Потом меня клеймили при ней и сказали, обе назад вернемся, и я мертвым позавидую, если она хоть слово об этой ночи проронит. Вот только обманули сразу же. Ее отпустили, а меня назад привели, до самого утра оставили, кажется: уже было вовсе безразлично, зелье до конца сознание погасило, — Лиаса судорожно вздохнула. — Мне хоть можно умереть, а ей замуж, видеть его каждый день и улыбаться.

— Невеста? Как ее звали, не вспомнишь?

— Эмис, кажется. Адепт ей сказала, что надо знать свое место. Нет, так оставлять все нельзя. Не буду я забывать.

— Вот ты и выбрала. Пусть теперь выбирает этот твой… Как его зовут?

— Саймир, — бруса опустила голову. — Только все одно — от грязи не отмоешься.

Когда меня заклеймили, стало легче. Я думала, что теперь никто не посмотрит, и что умру скоро.

Я рассмеялась тихонько. Она обиженно вскинула голову, проследила мой взгляд и удивленно выдохнула. Еще бы. На границе света костра рисовались три фигуры. Два рыжих великана, фирменный продукт генетики Агриса, и совершенно неуместный рядом с ними брус-полукровка, почти хрупкий на столь внушительном фоне. Лица прибывших отражали сложную смесь облегчения — я жива и здорова — с глубоким разочарованием.

Еще бы, битва за добро уже закончилась, список героев закрыт, даже подобраться незаметно не удалось. Тамил огласил претензии.

— Ты, хренова заноза, вечно нам покоя не даешь. Рванула, ничего не объяснив — горит ей! Тащились дураки-дураками через лес, коней чуть не заморили, и все зазря. Да знала б ты, что я пропустил через этот поход!

— А то! Страшная потеря, — язвительно заметил Дари, присев у костра и деловито развязывая мешок с припасами. — Слушай внимательно, это же история века!

Тамил хмыкнул, ткнул брата локтем и пошел привязывать коней. Мирах без видимых усилий подтащил здоровенное бревно для удобства прибывших и занялся готовкой.

Годей наконец приступил к обещанному рассказу.

Началось дело тому дней десять. Сухо, распогодилось, надо хлеб убирать. Медовый месяц побоку, все в поле дотемна. Карис одну по слабости не пустили, с детьми оставили. Ну, она в вечер и устроила женскому населению баньку. Есть у нас бабий бережок, туда мужики не ходят под угрозой страшной мести, потому что девки там моются, голышом бегают. Карис, ее Карюшкой прозвали, камней натаскала, даром что слабенькая. Накалила за день, войлоками каркас из палок укрыла — вот и баня. А потом еще массаж стала делать, да с маслами, что Митэ у травника похитила. Бабы говорят — хотим завтра опять. Пожалуйста, она рада быть в пользу.

Утром бабы в поле — и ну болтать. Спины расправили, не болят кости, не ноют.

Благодать. А где научилась так спины мять? В веселом доме. Они и удумали — не только ж массаж делать ее в этот доме учили. Ага. Вечером все выпарились, накупались, расселись, ее, бедолагу, в середину выпихнули. Говорят: Карюшка, душенька, надо старосту спасать, загибается мужик в цвете лет. У нее понятно, глаза круглые, уже и слезы рядом.