Мир в латах

— Хорошо, хорошо, — соглашалась Зоя, мысленно рублей пятьдесят из трех сотен оплакивая. Но возражать было нельзя. На молоке ожегшись, на воду дуешь.

Как Иван Николаевич говорил, так все и оказалось. Каждый день от Никифора водкой пахло, но чтоб драться или Зою оскорблять — такого не было. Зоя ему сразу телевизор второй купила — “Рекорд” черно-белый.

Придет Никифор, перед своим “Рекордом” сядет, чертежей на экран напустит и рассматривает. Все тихо, спокойно, даже не жужжит. Правда, телевизор себе в грудь включал, но Зоя пожару не боялась, это цветные горят, а про черно-белые не слыхать.

Посидит так с часок, а потом проси его о чем хочешь — все сделает.

Уж таким простым оказался Никифор: полы, посуду мыл, ковры выбивал, и в магазин его Зоя посылала. Простой-то простой, а умный-преумный, правду Иван Николаевич говорил, ни одна кассирша обсчитать Никифора не могла. Нинка из гастронома уж как пыталась, да не вышло, она только считать начнет, а Никифор ей сразу: “Общая сумма 2,70”. Нинка и так и сяк вертела, а приходилось соглашаться — точно 2,70.

Зауважали Никифора в микрорайоне. А Зоя на него нарадоваться не могла. На работе бабы стали было язвить:

— Что ж тебя начальник твой бросил? Видно, неученая оказалась.

А Зоя на них как накинулась! Да я, говорит, только теперь жить начала, с того чурбана одна радость была, что деньги большие, а мне и трехсот хватит, был бы человек хороший!

Как справляли День пограничника, Зоя в первый раз Никифора к своим привела. Володю-то ни разу не водила, все отговаривалась: у него, дескать, своя компания, из начальников.

А Никифор, тот всем сразу понравился — ну, свой человек в доску и вести себя умеет. Спокойный, уважительный, в драку не лезет. Все мужики перепились давно, а он как стеклышко трезвый.

Даже Лидка, на что уж строга, а и то оценила:

— Золотой, — говорит, — Зойка, у тебя мужик, хоть и татарин.

Хорошо жили Зоя с Никифором, Никифор для Зои все делал, а ее ничем не утруждал. Вечером в шкаф залезет, на груди у себя черную кнопку выключит, Зоя потом красную нажмет, материей завесит, а утром только встать по будильнику — кнопку включить.

Но с Васей она по-прежнему встречалась, и это было ее ошибкой, потому что как раз из-за этого вышла у Зои неприятность.

А началось все с того, что стали в доме, где жил Вася, производить капитальный ремонт. Ну, естественно, в квартире пыль, грязь, известь, и конца ремонта не видно.

Живет Вася в неэстетичной обстановке месяц, живет другой, а Зоя уже к эстетике привыкла, среди импортных гарнитуров обитая. Вот так и получилось, что Зоя утратила бдительность и стала Васю к себе зазывать.

Он сначала опасался, все спрашивал:

— Твой-то где?

— Да в ночной смене, — отвечала Зоя.

Постепенно Вася успокоился и привык оставаться до утра.

Ну, понятное дело, человек невоспитанный, деликатности никакой, а похмелиться охота. Повадился ночами по шкафам, по буфетам лазить, выпивку искать. Ищет, а не находит. Закусить — пожалуйста, холодильник открой — тут тебе и колбаса, и огурец соленый, а выпить нету.

А стенные шкафы Зоя запирала, там у нее много ценного хранилось: и Никифор стоял, и шуба, и чернобурка висела, и сапоги лежали, импортные, новые совсем.

Зоя не сомневалась, что Вася фрукт хороший, но однажды по рассеянности ключи на столике забыла. Вася их цап и давай ночью шкафы открывать, в сокровищах Зойкиных рыться. Смотрит — барахла много, спиртного нету.

Наконец, открывает один шкаф, а там что-то черной материей занавешено.

“Ага, — думает Вася, — вот где Зойка от меня поддачу прячет!”

Занавеску сдернул и видит: смотрит на него Никифор страшными глазами, а в руке его вроде нож блестит.

— Всю ночь просидел, подлюка, — ужаснулся Вася и тут же понял: надо бить первым!

Изо всех сил он двинул Никифору в челюсть. Хоть и был Вася жидковат, но кулак имел пролетарский.

Никифор зашатался, что-то в нем заскрипело, затрещало, и стал он вываливаться из шкафа, а глаза его открытые неподвижно и страшно на Васю смотрели. Вася закричал, отпрянул и рванулся к выходу. Схватив в руку ботинки и пиджак, в носках побежал по лестнице. Пока Зоя вскочила, его уже и след простыл, только входная дверь бухнула.

А Никифор лежал неподвижно и включаться не хотел.

Вот так из-за рассеянности потеряла Зоя личное счастье, а заодно и мужа-кормильца.

Кого жалеть, спрашивается, о ком горевать?

Сильно она расстроилась, но не из-за Васи. Никифора было жаль. Вот уж жалко, так жалко, только год прожили, и всего-то она, живя с Никифором, гарнитур кухонный купила, импортный, правда. Зоя даже всплакнула с расстройства:

— На кого ты меня покинул?

А потом трясти начала, кнопки и так и сяк нажимала, стучала по груди — не заводится и все тут! Делать нечего, надо опять в Козий переулок ехать.

Сурово ее Иван Николаевич встретил:

— Вы, — говорит, — гражданка, виноваты.

— А что я виновата? — кричала Зоя. — Что я не так делала? Сами говорили — можно личную жизнь иметь!

— Вы, гражданка, проявили преступную халатность, и за это мы вас накажем, сто рублей из зарплаты вычтем.

Зоя в плач. А он ей: