Мир-Цирк

— Потом, чтоб глотка его учителя окаменела, начал ученик рассказчика. Он говорил и говорил о каком-то мальчишке в странном месте, называемом Питтсбург, и я не мог найти ни начала, ни конца этой истории. Конец я распознал только потому, что он перестал болтать, и еще один мовилл покинул мой кошелек. Но потом… — рассказчик уставился в пространство, и в глазах его вспыхнул странный огонек, — потом наступила моя очередь. Я обвел взглядом напряженные лица и начал: "Я, Бустит из рассказчиков Фарранцетти, сижу нынче вечером у огня, дабы рассказать вам о великом поединке между Камерой, мастером клоунов Тарзака, и Спахтом, новым мастером клоунов из Куумика. Это эпическая новость о могучем герое, отражающем наскоки голодного шакала. Я, Бустит, был свидетелем этого события…"

Четыре дня назад я сидел за столом Великого Камеры, обменивая свои новости на угощение, когда уличный занавес распахнулся. В дверях стоял Спахт, облаченный в желтые штаны в черный горошек и зеленый в белые полосы жилет на голое тело. На шее он носил воротничок и галстук-бабочку. На намазанном белилами лице выделялись красный нос и намалеванная улыбка до ушей; венчали все всклоченный рыжий парик и котелок. Он поклонился Камере и сказал:

— Настало время, Камера. Будь на улице через пять минут.

Камера засмеялся.

— Дурак, я не собираюсь утруждаться вызовом от каждого ученика, которому случилось пройти мимо моей двери.

— Ученика?! Я Спахт, мастер клоунов Куумика!

Камера лениво махнул рукой на дверь:

— В таком случае вон, гнусный Спахт! Вон, я сказал!

Спахт поклонился:

— Вижу, я ошибся дверью и нашел только великую химеру.

Камера прищурился:

— Оставь меня. Я выйду, когда ты просил. — Спахт снова поклонился и вышел. В тиши комнаты я увидел, как великий клоун вздохнул и достал из-под стола грим. На лице его запечатлелась печаль.

— Разумеется, Великий Камера, — спросил я, — этот выскочка не беспокоит тебя?

Камера приладил зеркало и начал накладывать грим.

— И вот так всегда, Бустит, с величайшими клоунами Момуса. Всегда где-то в углу прячется еще один молодой словоблуд, жаждущий сделать себе имя. Это нелегкая жизнь.

Камера закончил гримироваться и надел белоснежный костюм с большими помпонами спереди. На лысую голову он нацепил белый остроконечный колпак, на ноги — белые башмаки. Я видел, как он хмур под гримом.

— Поведение Спахта отличается от обычных поползновений бросить вызов Великому Камере, да?

Великий клоун кивнул:

— Ты видел, как он одет. Этот кричаще яркий костюм и галстук-бабочка… этот тип заводит его, и тот крутится! У Спахта нет ни чувства традиции, ни чести. Сегодня на улице можно ожидать чего угодно.

Два клоуна встали лицом к лицу посередине пыльной улицы. Сначала они осторожно кружили друг против друга, потом Спахт заговорил:

— Был у меня дядюшка-портной, и случилось ему как-то крепко разозлить одного фокусника: сшил рубашку, а та не подошла.

— Довел его до разлива желчи, да?

— Ага. И он превратил дядю в дерево.

Все видели, как Камера пожал плечами, но у него не было выбора. Оставалось только идти по проложенной Спахтом дорожке.

— Это беспокоило твоего дядю?

— Он не говорил: он был деревянным.

— А сучки были?

— Но я отомстил за дядю: задал фокуснику трепку и бросил невежу к дядиным деревянным ногам.

— Некоторые мечут бисер перед свиньями, а ты — грубиянов перед соснами.

Когда пыль после первой схватки рассеялась, противники оглядели друг друга. Камера встал так, чтобы солнце не било в глаза. У Спахта был весьма самоуверенный вид.

— А ты знал, — снова заговорил Спахт, — что мой племянник в родстве с крохотными пещерными летунами?

— Да, Спахт, знаю. Я как-то наступил на такого и услышал, как твой племянник лопочет: "Ох, родненький мой!" Толпа застонала. Для Спахта это стало сигналом к ответу.

— С чего бы это клоунам почитать тебя, Камера? Ты, похоже, живешь только старой славой. Это просто-напросто старческая болтливость.

Камера улыбнулся:

— Почтение усиливает любовь.

Спахт, пошатнувшись, сделал пару шагов и начал крутить галстук-бабочку.

— Мой дядюшка, тот, что стал деревом… — начал он.

— Я видел его на следующий день, Спахт. И сказал: "Ну прям типичный тис".

— Мы были так бедны, что на его похоронах не могли позволить себе музыки. Слышен был только кашель…

— Значит, играла простудная музыка?

— Ну… был там гроб. — Спахт еще пытался овладеть собой, но Камера почуял запах крови. — Мой… племянник потерял сознание и свалился в бочку с краской…

— Нанюхался. Обалденно хороший краситель. — Спахт упал на четвереньки и пополз прочь из города. Радостный крик вырвался у толпы, а Камера шел за побежденным клоуном по улице. — Ползи по прямой, Спахт, иначе больно ушибешься об извилины…

Бустит опустил взгляд, чтобы обрушить на Алленби кульминацию, но Великого Государственника Момуса уже не было.

— Он… — Рассказчик обернулся и обнаружил, что Гэддис тоже исчез. Пробежав между камнями, он разглядел две темные фигурки, бегущие в сторону Тарзака.

— Странно, — рассказчик потер подбородок, — если Алленби знал, что сделали солдаты, зачем он спрашивал?

В поисках приключений