Мир тесен

В ванной комнате крошечной квартирки на Фитцрой-сквер Тельма Рингбаум с особой тщательностью совершала вечерний туалет. Прошедший день был долгий и утомительный. Сначала в агентстве, через которое они сняли квартиру, потеряли ключи, так что пришлось ждать несколько часов, пока сделают дубликат. Затем, когда они, наконец, попали в квартиру, выяснилось, что в ней каким-то непостижимым образом отключена вода, и опять пришлось обращаться в агентство, а для этого надо было выйти на улицу и обойти округу в поисках неиспорченного телефона-автомата, поскольку телефон в квартире тоже был отключен. Плита на кухне была такая грязная, что Тельма, прежде чем приготовить чашку кофе, решила ее вымыть. Морозильную камеру в холодильнике пришлось разморозить, поскольку она походила на вековой ледник в миниатюре и пользоваться ею было невозможно. Проведя прошлую ночь без сна, Тельма, к тому времени когда она справилась со всей этой работой, а также сходила в ближайший магазин за продуктами и приготовила ужин, едва держалась на ногах. Однако между ней и Говардом было условлено о рандеву, и Тельма, чья жизнь не изобиловала романтикой, решила, что не может себе позволить пренебречь им. К тому же Говард нуждался в утешении, обнаружив на коврике перед дверью письмо от Морриса Цаппа, забраковавшего его доклад для конференции в Иерусалиме.

Невзирая на усталость и убогий интерьер ванной комнаты, облезлые стены которой покрылись паутиной, Тельма, готовясь услаждать Говарда, почувствовала прилив возбуждения. Она напустила в ванну ароматной пены, потом умастила себя душистым кремом, побрызгала за ушами и в других укромных местечках своего тела французскими духами и надела свою самую эротичную ночную рубашку из черного прозрачного нейлона. Затем она сто раз провела по волосам щеткой и слегка покусала губы, чтобы они стали поярче. Закончив, Тельма на цыпочках подошла к гостиной, распахнула дверь и в соблазнительной позе встала в проеме. — Говард! — воркующим голоском позвала она.

Говард сидел на корточках перед старомодным черно-белым телевизором и крутил ручки, глядя на экран с мерцающим серым пятном.

— Да? — отозвался он, не поворачивая головы.

Тельма хихикнула:

— Вот сейчас ты можешь мною овладеть, милый.

Говард Рингбаум повернулся и взглянул на нее с холодным безразличием.

— А сейчас я тебя не хочу, — сказал он и продолжил возню с телевизором.

В эту минуту Тельма Рингбаум твердо решила при первой же возможности наставить своему мужу рога.

В разных концах земного шара самые разные люди в одежде или без, в одиночку или парами бодрствуют или спят, работают или отдыхают. В то время, когда Перс МакГарригл в Ирландии бредет среди ночи по сельской дороге в треухе Морриса Цаппа, тот же самый луч солнца, который, отразившись от луны, указывает ему путь, высвечивая во тьме домики и фермы, где дремлют, похрапывая, люди и животные, несколько секунд назад разбудил спящих на тротуаре бродяг Бомбея, а также рабочих города Омска, украдкой просочившись сквозь щели в ставнях и дырки в занавесках или прямо ударив в их закрытые глаза.

А дальше к востоку утро уже в разгаре. В городе Куктаун, штат Квинсленд, в своем университетском кабинете Родни Вейнрайт трудится над докладом о будущем литературной критики. Дабы восстановить движущую силу своей мысли, он заново переписывает то, что написал раньше, — так прыгун с шестом увеличивает разбег перед особо ответственным прыжком. Родни надеется, что, набрав скорость, он проскочит препятствие, застопорившее его доклад. Пока все идет хорошо. Его рука уверенно движется вдоль линованных строк. К написанному он добавляет легкие штрихи и небольшие поправки и запрещает себе думать о том, какой текст пойдет дальше, а также отводит глаза от рокового абзаца, который уже маячит впереди. Родни Вейнрайт пытается перехитрить свой мозг. Не смотри, не подглядывай! Давай, пиши! Сгруппируйся, приготовься к прыжку! Вперед!

Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика может выполнять определенную М. Арнольдом функцию идентификации лучшего из задуманного или сказанного, когда литературный дискурс разбалансирован из-за разрушения традиционного понятия об авторе, об «авторстве» как таковом? Очевидно,

Да, очевидно… Очевидно… Что очевидно?

Покраснев от напряжения, прыгун зависает в воздухе: глаза у него вылезли из орбит, мышцы свело судорогой, шест под его весом прогнулся и вот-вот треснет, а до планки — считанные сантиметры. И вот крушение: шест переламывается, планка сбита, спортсмен, дрыгая конечностями, падает на землю. Родни Вейнрайт, навалившись грудью на стол, закрывает лицо руками.

В дверь кто-то робко стучит.