Мир против нас

В себя я пришла только для того, чтобы стихийно возжелать собственной смерти – все кости, большие и маленькие, будто пропустили через дробилку, боль оглушала, лишая возможности даже пошевелиться. Но вскоре я с некоторым изумлением поняла, что, вопреки страшным мыслям, могу осторожно двигать рукой. Страх смерти в очередной раз потушила стремительная жажда жизни; мое постоянное спасение, по значимости недалеко ушедшее от проклятия. Даже обессиленная, разбитая, изломанная бесконечными ударами злого рока, я продолжала цепляться за свою жалкую жизнь, готовая отстаивать свое право на существование даже с предсмертным хрипом. Это не имело ничего общего с моими реальными желаниями. Это было заложено в меня самой природой. Распахнув слезящиеся глаза, с пару минут я безмолвно таращилась на темное пятно сверху, не думая ни о чем, пока вдруг не сообразила, что не вижу проклятого люка.

Его… его не было!

От шока глаза мои округлились, а сердце подпрыгнуло к самому горлу и теперь оглушающе билось там, мучительно сжимаясь в состоянии повышенной тревоги. Я бы непременно вскочила, если б очередной приступ боли не согнул меня пополам, снова временно обездвижив.

Страдальчески морщась, я осторожно вдохнула, выдохнула, пошевелила рукой, другой… Левая. Что-то с левой рукой… скорее всего вывих, но возможен и перелом. Тотчас в голове пронеслись все недавние события, захватившие самый край моего угасающего сознания. Я вспомнила Альберта, то, как он в ярости столкнул меня вниз, крича что-то о предательстве и еще чем-то важном, но безвозвратно ускользнувшем. Я ничего не понимала, и, кажется, почти сразу потеряла сознание.

Но где же люк?

Еще одна попытка подняться вызвала стройную череду неутешительных выводов; ноги меня не слушаются, а все тело ужасно, просто невыносимо болит.

Я не чувствую себя целой.

На миг стало страшно, нестерпимо страшно. Но и это ощущение притупилось выступившим ему на смену холодным безразличием, граничащим с жаждой спасительной смерти. Мне вновь хотелось закрыть глаза, глотнуть больше воздуха, зная, что этот вдох будет последним, и положить конец своему никчемному существованию как среди людей, так и здесь, в опасной близости к самому реальному из всех возможных монстров.

Мой брат настоящее чудовище. Но всегда ли он был таким?

***

Мы были семьей, маленькой и не слишком счастливой. Женщина средних лет, мать-одиночка с двумя разновозрастными детьми – тихим прилежным мальчиком и неприметной девочкой, приходящимися друг другу единоутробными братом и сестрой. Мама, Альберт и я.

Мы жили в частном доме, огороженном от соседских участков невысоким забором. Иногда к нам приходили гости: мамина сестра тетя Ира, мамины коллеги по работе или же просто знакомые. В последних двух случаях мы с Альбертом обычно не появлялись дома, либо оседали каждый в своей комнате – Алик бесконечно зубрил уроки, он всегда был отличником, а я по обыкновению изводилась тоской, валялась поверх своей постели, слушая музыку, и думала о том, что когда-нибудь все непременно изменится. Постепенно мои мысли приобретали иной оттенок, оптимизм во мне угасал, пессимизм нарастал в обратной пропорциональности, сводя на нет все мои мечты, безжалостно круша наивные надежды скромной школьницы. Я без особого восторга относилась к такому явлению, как жизнь, плыла по течению, совсем не надеясь на призрачные чудеса, способные изменить ее к лучшему. В моих планах не было места пункту «повзрослеть». Мне казалось, я знаю о чертовой жизни куда больше любого из этих скучных замотанных взрослых с их старомодными взглядами, нудными беседами и бесконечными тупыми советами. День за днем я посещала осточертевшую мне школу, ни с кем там особо не сближаясь, затем возвращалась домой и забрасывала в угол рюкзак с домашними заданиями, пользуясь тем, что их выполнение все равно редко проверяют.

У меня не было абсолютно никакой цели, я самостоятельно загоняла себя в беспросветный тупик, даже не сознавая этого.

Альберт был другим. Брат ужасно хотел поступить в университет на бюджетное место, днями напролет зубрил ненавистные мне правила, запредельные длинные формулы, наизусть заучивал многосложные термины. Учителя в школе его любили, одноклассники – не признавали. Вряд ли дело было в его капитальной зацикленности на учебе; брат сам по себе был кротким, всегда скорее сторонился общения, чем желал попасть в компанию, хоть и – я видела – ощутимо страдал от отсутствия друзей в стенах школы.

Мы с ним об этом почти не разговаривали; кажется, Алик даже стыдился своего одиночества и того, что за столько лет одноклассники так и не признали его равным. Но пока брат не перешел в одиннадцатый класс, все еще было нормально. Настоящие проблемы, стихийно перетекшие в сущий беспросветный кошмар, начались с первых чисел сентября того неблагополучного года... Когда все стремительно и необратимо полетело к чертям.