Мир приключений 1983 г.

Оцепенение и слабость провалились в никуда. Клевцов выпрямился и, оттолкнувшись от подоконника, сделал несколько шагов навстречу.

— Как это все? — строго спросил он.

Дети стояли смирно, сбившись тесной кучкой, — ни слез, ни жалоб… Точно решили меж собой наверняка: жить — черед, когда время пришло, и умирать — черед, когда время себя исчерпало. Просто. И другого — ничего.

— Все, — развел руками в продравшихся варежках третий. — Сегодня мама… Потом…

— Мы умрем без нее, — с холодной рассудительностью докончил первый. — Все съели, дров нет, мамы нет. И похоронить некому.

Клевцов всегда слыл добрейшим человеком, но сейчас он смотрел на детей почти с ненавистью.

Как они смеют?!

Да, он прекрасно понимал, что они обречены, почти наверняка. Но как они смеют говорить об этом, когда еще есть силы двигаться, говорить, в конце концов хотеть чего-то?! И он… Неужто он так плох, что на него надежды нет?

— Вы останетесь у меня, — сказал он резко.

— Дядя Слава, — жалобно проговорил второй, — куда мы к вам?

— Вы нас не сможете прокормить, — со вздохом пояснил третий, — и мы все тогда умрем.

— Что за чушь! — разозлился Клевцов. — Вы за кого меня принимаете?

А внутренний голос твердил: детишки правы. Что толку? Или тебе горько умирать одному? Они же не верят в тебя! И — справедливо. Но не могу я их бросить, с отчаянием подумал он. Пусть не спасу. Но хотя бы облегчу страдания… Это нужно. Ведь они дети. Маленькие дети на грани катастрофы… Нельзя, чтобы они поверили в нее до конца, потому что еще верят в сказки, любят их… Стоп! Вот оно!

— Значит, вы сомневаетесь во мне? — хитро спросил он, с трудом опускаясь на корточки.

— Н-нет… — Такой прямой вопрос, видно, застал их врасплох.

— А вы знаете, кто я?

— Дядя Слава, — вразнобой ответили удивленные ребята.

— Нет, чем я занимаюсь?

— Ну, — сказал первый, — книжки пишете… — Пожалуй, — кивнул Клевцов.

— Мама говорила, вы большой ученый, — уточнил третий.

— Может быть, и так, — согласился Клевцов.

— Мама говорила, вы изобретаете такое, чтобы всем было хорошо. Вы добрый, — заключил второй.

— Не исключено. А почему, как вы думаете? Дети молчали.

— А все потому, что на самом деле я — Дед Мороз.

— Как это?

— Вот так. Зимой я Дед Мороз, ну, а в остальное время действительно кое-что изобретаю…

— А почему же тогда мама умерла? — Глаза второго заблестели. — Почему? Если вы такой сильный и добрый…

Чтобы хоть как-то выкрутиться, пришлось врать напропалую.

— Видите ли, — начал Клевцов, будто говорил о вещах, очевидных для всех, — сегодня какое число? — Он встал, с усилием распрямляя замерзшие ноги, и мельком глянул на численник над кроватью. — Сегодня тридцать первое декабря. Значит, завтра — Новый год. И у меня хлопот сейчас — вы не представляете! Надо ведь облететь весь город, побывать в каждой квартире, посмотреть, все ли готово к празднику. А к вам я собирался зайти сегодня утром, да вот… — Он горестно развел руками. — Если бы я пришел ночью, все, конечно, было бы иначе… Было бы просто замечательно! Но… понимаете, хоть я и Дед Мороз, Всего, к сожалению, учесть не могу. Я не такой сильный… Вот если бы я был волшебником круглый год!..

Дети слушали очень внимательно. Кажется, они начинали верить.

— А маму оживить можете? — внезапно подал голос третий.

— Нет, мой милый. Это, увы, не по моей части.

Все трое понурились.

— Ну так что? Остаетесь?

Дети нерешительно переминались с ноги на ногу, пряча глаза.

— Значит, остаетесь, — облегченно вздохнул Клевцов. — Располагайтесь где хотите. Только, чур, пока тихо — мне нужно немного поработать. А потом…

Что потом? С какой радостью он сказал бы, что непременно отведет их в столовую, где они наедятся до отвала, или сбегает в ближайший магазин, притащит кучу всякой снеди и будет, весело гремя кастрюлями и сковородками, колдовать на кухне, а в печи загудит оранжевое пламя, и всем станет уютно и тепло…

Что — потом?

Внезапно ему сделалось нехорошо.

Как- то гадко, тонюсенько запел воздух, наполнявший комнату, стены покачнулись, уплывая в фиолетовую мглу…

Точно сквозь толстые подушки, которые неведомо кто заботливо приложил к его ушам, он едва расслышал:

— Дядя Слава, дядя Слава, не умирайте!

«Я ничего. Я сейчас…» — хотел ответить он.

И не сумел.

Еще одна подушка, душная, горячая, упала ему на лицо…

Вокруг был бестелесный мир. Все клубилось, разноцветьем истекая в бесконечность.

Ни верха, ни низа — Клевцов словно висел в пустоте, сделавшись центром этого беззвучного хаоса. Без перехода, в один миг…

Он неожиданно обнаружил, что бодр и совсем здоров; более того, ему тепло, по-настоящему тепло, и не осталось и следа от чувства голода…

«Я что, умираю? — с ужасом подумал Клевцов. — Неужто, когда смерть, становится вот так — тепло и сытно?! Или я просто брежу?»

— Философ Клевцов? — раздался резкий, стеклянно-звонкий Голос.

— Да, — потрясенный, прошептал в пустоту Клевцов.

— Вас ожидала голодная смерть.

— Вероятно… — Он все никак не мог разобрать, что происходит.

— Ну так поэтому вы здесь!

— Да где же, где? — неожиданно для себя почти закричал Клевцов. — Что вы со мной сделали? Зачем?

— Вы должны закончить свою работу.