И тогда он увидел, что висит над Землей. С высоты птичьего полета он смотрел на поля, дороги, перелески, реки, села, на большой город там, у черты горизонта. Сначала он силился сообразить, что же это за местность, но вскоре перестал думать об этом — уж очень странные дела происходили там, внизу.
Местность постепенно менялась на глазах у Кудрявцева. Город на горизонте все уменьшался, стал небольшим поселком, а потом и вовсе исчез; река разлилась гораздо шире, и мосты на ней словно растаяли. Пропали железные дороги, исчезли широкие ленты шоссе, вместо них возникла путаная сетка извилистых узких дорог. Постепенно исчезали или уменьшались села и распаханные поля; зато все гуще и обширней разрастался лес, и наконец все видимое пространство заняли леса, а среди них, возле рек и озер, ютились небольшие поселки с клочками пахоты. А потом лес начал таять, редеть, убывать, а человеческие жилища и вовсе исчезли, и все вокруг покрылось заснеженным панцирем льда, который нестерпимо сверкал на солнце.
Кудрявцев вдруг понял, что происходит. Видно, он провалился в одну из тех трещин, о которых толковал Костя. Эта трещина шла не сквозь пространство, а сквозь время, все глубже и глубже уходя в прошлое. Он падал в трещину с той же скоростью, с какой она углублялась во времени, поэтому и висел все над одним и тем же участком земной поверхности и, как на киноленте, которую по ошибке стали прокручивать от конца к началу, наблюдал историю этого клочка нашей планеты.
“Однако что же это будет?” — подумал Кудрявцев, впрочем, тоже как-то вяло: он понимал, что от его действий ничего не зависит, а следовательно, что уж будет, то и будет. Да и никаких действий он вообще не мог предпринимать: хоть этот странный черный футляр и был довольно просторен, Кудрявцев не мог ни рукой шевельнуть, ни голову повернуть, его словно спеленали какими-то незримыми повязками.
Кудрявцев опять внимательно вгляделся в черные многоугольники, на его глазах так быстро и точно заключившие его в защитную оболочку, — он инстинктивно ощущал, что черный футляр создан для его защиты, — но ничего нового в них не обнаружил.
А тем временем он, видимо, пролетел сквозь целые геологические эпохи. Во всяком случае, когда Кудрявцев снова поглядел вниз, у него сердце замерло.
Земли — планеты, имеющей атмосферу, воду, растительность, — уже не было. От края и до края горизонта тяжело колыхалось внизу море огненной лавы, вскипая гигантскими пузырями. И тут же почему-то распался черный кокон, опять возник зыбкий туманный колодец, только на дне его теперь колыхалась раскаленная лава, и Кудрявцев падал прямо туда, в это море огня.
Нестерпимый жар уже обжигал и душил Кудрявцева, когда снова налетела черная метель, и снова возник футляр. Но теперь он был очень узким, вплотную прилегал к телу, и от него исходило ощущение ужасающей чугунной тяжести. Тяжесть эта все нарастала, давила на сердце, на мозг, н вскоре Кудрявцев потерял сознание.
Когда он очнулся, не было ни серого колодца, ни огненного моря внизу; и он уже не падал, а поднимался куда-то по гигантской круглой шахте, составленной из ажурных колец, а сквозь сложнейшие переплетения их элементов виднелась светящаяся оранжевая пелена.
Он успел понять — по этой пелене, — что его перебросили в другой, в “их” мир, н еще успел ощутить, что тело его будто бы исчезло, или, пожалуй, не исчезло, а превратилось в пустую оболочку, где нет ни сердца, ни легких, и непонятно даже, как это он еще живет и дышит, — и эта пустая оболочка медленно заполняется ледяным холодом. Холод вскоре заполнил все тело, и оно перестало существовать для Кудрявцева; потом волна этого чистого и очищающего холода затопила мозг, но вместе с ней хлынула ослепительная ясность и подлинное понимание.