Мир приключений 1957 г. № 3.

— Это ты к чему? — настороженно спросил содержатель караван-сарая.

— Я и не рад, что у тебя остановился, — продолжал Джан Мамад. — Сам видишь, дорога моя так сузилась над пропастью, что дальше никак не пройдешь. — Он глубоко вздохнул. — Послушай, хозяин, продай мне твою старую ослицу.

— Старую? — переспросил содержатель караван-сарая. — А ты что, уже и годы ее сосчитал?

— Нет, годы ослицы сосчитать трудно. Еще трудней, чем твои по твоей жидкой бороде… Только вижу, что старая.

— Ну, хотя бы и старая. Да ведь мне без нее не обойтись.

— Другого осла купишь. Молодого и сильного.

— Теперь ослы вздорожали, — сказал содержатель караван-сарая. — Да и ослица еще не старая. Она только больная.

— Вот про то я и говорю: она слабая и больная.

— Ну, а больную — грех продавать, — сказал содержатель караван-сарая. — Деньги возьмешь, а она у тебя в дороге падет. Ты с нее даже и подков не снимешь: уже год не подкована — ноги у нее опухают.

— Да ведь у меня другого пути нет! — настаивал Джан Мамад. — Я за нее тебе цену дам.

— Сколько? — спросил содержатель караван-сарая, ставя на место облегченный от золы самовар.

— Денег у меня нет, — сказал Джан Мамад. — Возьми вот этот ковер. — Он бросил свой коврик на циновку. — Будешь на нем почетных гостей усаживать.

— А откуда этим гостям взяться?! — рассердился содержатель караван-сарая. Он присел на корточки и стал ощупывать ладонью ковер. — Дорога-то глухая. На этот ковер только блох собирать со всего двора.

— Тогда продашь его на базаре и купишь осла.

Содержатель караван-сарая поплевал себе на пальцы и принялся растирать ворс коврика.

— Сколько за него просишь? — спросил он, что-то обдумывая.

— Что лишнее дадут, возместишь мальчишке лепешками, а за меня помолишься, — угрюмо ответил Джан Мамад.

Содержатель караван-сарая поднялся.

— Бог на небе един, и слово мое едино, — решительно сказал он и, воздев руки, провел затем ладонями по своей жидкой бороде.

Джан Мамад кинул прощальный взгляд на коврик и стал собираться в путь.

Содержатель караван-сарая приподнял крышку сундука, где хранились лепешки, вытащил из него на ощупь зачерствевшую и позвал мальчика.

— Это тебе за дрова, — сказал он, подавая ему лепешку.

Мальчик поспешно спрятал ее себе под рубаху.

— Ты уже засыпал солому в ослиную кормушку? — спросил у него содержатель караван-сарая.

— Только что, — ответил мальчик.

— Гони прочь ослицу от кормушки. Теперь пусть ее кормит постоялец.

Мальчик подвел ослицу к Джан Мамаду.

— Дяденька, — спросил он, — вы купили ее?

— Купил… — проронил Джан Мамад. Он веревками закреплял поклажу на вьючном седле слонихи.

Мальчик достал из-за пазухи подаренную ему лепешку, отломил половину и накрошил ее себе в подол рубахи. Потом поднес подол к морде ослицы, как торбу. Пока ослица подбирала хлебное крошево, он пугливо оглядывался в сторону хозяина.

Джан Мамад, закончив сборы, торопливо привязал к шее ослицы веревку и повел ослицу со двора.

Слониха пошла за ней, положив хобот на ее круп, как слепец, доверчиво кладущий руку на плечо поводыря.

Мальчик хотел выбежать за ворота, но его окликнул хозяин.

* * *

Городской голова не обрадовался возвращению в Кабул слонихи. Виновником случившегося он считал Джан Мамада, и это его роднило во взглядах с уездным начальником. Однако между ним и уездным начальником наметились и расхождения, касавшиеся размера причиненных купцу убытков от порчи шерсти. Городскому голове казалось, что одного жалованья Джан Мамада было бы достаточно для возмещения всех убытков, и он послал уездному начальнику письмо с быстротой, значительно опережавшей те письма, которые он посылал в ответ на заявления просителей. Он требовал от уездного начальника возвращения всего дохода, полученного от парома со слоновьей тягой, хотя и знал заранее, что вместо денег ему будет прислана длинная опись понесенных купцом убытков, заверенная печатью местного судьи.

В свою загородную усадьбу городской голова больше не пустил слониху. Он выбрал для нее место за колючей проволокой некогда укрепленного лагеря, где еще сохранились остатки гарнизонной конюшни с массивными воротами.

Слониха по-прежнему оставалась на попечении Джан Мамада. Но теперь у Джан Мамада прибавился и нахлебник, на содержание которого муниципалитет не отпускал ни одного гроша. Таким образом, ему приходилось кормить ослицу на собственное жалованье, так как слониха ни за что не хотела расставаться с ней.

Стояли теплые осенние ночи, и Джан Мамад спал во дворе под навесом, на своей походной кровати. Только теперь заплатанную парусину он покрывал не ковриком, а рогожей.

К тому времени в Кабуле начали прокладывать к королевскому дворцу широкую улицу Дар-уль-Аман, и городской голова приказал запрягать слониху в каток для выравнивания щебня. Каток был сделан из ствола векового платана и был так тяжел, что для этой работы пришлось бы нанимать с полсотни чернорабочих.

Ситора соглашалась выходить на работу только вместе с ослицей.