Мир приключений 1957 г. № 3.

Она не одобряла только слишком близкого соседства Джан Мамада, потому что он метался во сне от сильного лихорадочного жара и скатывался с кровати к ней под ноги, а она, привязанная к месту, должна была всю ночь выстаивать на трех ногах, чтобы случайно не наступить на него. Это было очень утомительно.

После нескольких затяжек Джан Мамад начинал разговаривать со слонихой. Быстро наступавшее веселье так же быстро сменялось грустью по мере действия банга.

В этот вечер Джан Мамад, лежа на спине и похлопывая ладонью по хоботу слонихи, протянутому н. ад ним, весело говорил охрипшим от кашля голосом:

— Какой у тебя смешной нос, Ситора! Ну и нос! Вот если б у меня был такой нос, я бы мигом сгребал блюда с пловом. А сегодня он у тебя еще и прибавился на аршин с четвертью.

Сейчас Джан Мамаду все казалось изменившим свой обычный облик: стволы деревьев утончились и потянулись ввысь, будто кто-то растягивал их, как резиновые жгуты; луна расплылась вширь убежавшим из кадки тестом; и собственные ноги, по которым разливался жар, вдруг стали расти по направлению к прохладному ручью.

— Только кому захочется нас с тобой звать на плов? — продолжал разговаривать Джан Мамад. — Кому нужен старый, одинокий бродяга? — Он залился смехом. — А тебя в приличное общество и пускать нельзя. Ведь ты никак не научишься сидеть, поджав ноги. Вот и сегодня у домоправителя варился плов, а он нам даже вчерашней лепешки не вынес. И тебе вместо пшеничной соломы ячменную подсунул. Ха-ха-ха!

Слониха разметала ворох соломы, но не ела ее.

— Ох, Ситора… — протяжно вздохнул Джан Мамад после продолжительного молчания. — Хоть ты и большая и сильная, а человек сильнее тебя. Большой человек — он и богат и силен… Только ты не бойся, я никому тебя в обиду не дам. Ведь скоро тридцать лет, как вместе прожили. И ты умная. Всё понимаешь. Вот домоправитель думает, что обманул тебя, а ты его обман сразу раскусила.

Слониха прислушивалась к ночным шорохам и резким крикам стрижей, носившихся в лунном свете. Она боялась всяких птиц и больше всего — голубей. Она тревожно хлопала ушами или прижимала их с шурша-ньем обветшалых листов картона.

— Вот возьми, к примеру, у нас в горах Рауф-бая, — снова заговорил Джан Мамад. — Маленький, сморщенный, головка с журавлиное яйцо. Кажется, нажми на него слегка кулаком — и выдавишь из скорлупы желток. А силен был этот бай! Большой человек… Чтобы сгореть ему в могиле!.. Приписал какие-то долги моему покойному деду и отнял у меня пашню, что оставил отец. Отец сам на ту скалу землю наносил. Издалека носил. На своей спине. Скала высокая — туда и ослу не взобраться… И две шелковицы Рауф-бай отнял. Еще дед их посадил. Высокие шелковицы… И мой дом отнял, что я по камешкам складывал… Да, большой он человек! Большой и сильный… А я тогда собирался жениться. Вот этот ковер к свадьбе купил. — Он хлопнул ладонью по коврику. — Так и не женился. Некуда было жену привести. Понимаешь, Ситора, дома не стало. Ну, понимаешь, как сейчас у тебя…

Джан Мамад умолк, а потом протяжно затянул песню хриплым, грудным голосом:

Эй, караваншик, не спеши,
Ушел покой моей души.
Ушел покой за другом вслед…

Но тут он оборвал песню. От приступа лихорадки ему начало сводить челюсти.

— Ох, Ситора, худо мне… — пробормотал он, скрежеща зубами. — Ох, Ситора!..

Джан Мамада начал пробирать сильный озноб. Он уронил чилим, вытащил из-под головы халат и укутался в него. Он впадал в, беспамятство.

Слониха дотянулась хоботом до валявшихся в стороне розог, присланных днем домоправителем, и стала трепать пучок, выдергивая из него ветви карагача. Она жевала жесткие прутья, раскачиваясь всем телом.

Легкий порыв ветра раздул красные угольки, выпавшие из опрокинутого чилима. Угольки разгорались, а затем померкли, покрылись пеплом.

Слониха стала втягивать в себя доносившийся из глубины сада запах спелых абрикосов, сделала шаг вперед, но дальше ее не пускала цепь. Она приподняла заднюю ногу, но цепь не сползала с ноги. Тогда она сделала еще шаг. Кол наклонился и со скрипом выполз из, земли.

Ситора пошла по аллее, волоча за собой вывороченный кол. Она принюхивалась, как бы ощупывая хоботом воздух, и остановилась возле высокого абрикосового дерева, навесившего густую листву над водоемом.

Ситора стала собирать с земли опавшие абрикосы. Она неторопливо съела их и затем занялась плодами на дереве, до которых могла дотянуться хоботом. Незрелые абрикосы ока срывала вместе с ветвями и листьями.

Дерево уже все было обобрано снизу, но слониха еще не утолила голода после долгого трудового дня. Она лбом нажала на ствол, чтобы повалить дерево, но дерево устояло. Тогда Ситора подкопала ногами ствол и привалилась к нему своим могучим телом. Раздался сухой треск, и вслед за ним послышалась тревожная дробь колотушки ночного караульщика. Где-то заливисто залаяли собаки.