Мир приключений, 1929 № 05 - 06

То, что опасность сторожила совсем рядом и сама смерть, казалось, заглядывала в глаза каждому — делало людей странно спокойными. Все молчали, только рты жалко всасывали спертый воздух.

_{Только командир, комиссар, да боцман знают о страшной опасности.}

Вдруг молодой артиллерист, как порожний мешок, упал на палубу и обхватил лицо руками. Он завизжал, тихонько, высунул командиру толстый распухший язык и, подмигивая кому-то, полез на рундуки. На него никто не обратил внимания, только у комиссара живей заходили желваки и потемнело лицо…

Преувеличенно быстро и развязно работали подводники, вздрагивая, когда громче и назойливее ударяла в рубку зловещая гостья. Комиссар, не отрывая глаз от иллюминатора, бросал порой косые взгляды на артиллериста и тогда тверже ложился палец на курок нагана. — Не испортил бы, бедняга, чего! Ишь, ведь, как перепугался!

Непобедимая звериная жажда жизни заставляла двигаться быстрей. Когда визг, стоны артиллериста становились назойливее, командир возвышал голос, подбадривал, старался шутить, и работа спорилась бойчее. Железный такой не писанный, подводный обычай, командир смеется, значит — смеяться всем. Откачивается накопившаяся в трюмах вода, выравнивается нос, из цистерн осторожно удаляется вода. Но «Ерш» и не думает подыматься. Невыносимо долго тянутся минуты. Подводники украдкой следят За командиром и боцманом и втихомолку ругаются.

— Черти, морды невыразимые! Мумии египетские! Ничего-то от них не узнаешь!

Одинаково равнодушны — командир и боцман, спокойно смотрят они на глубомер. «Ерш» упрямится, воздух убывает, все труднее дышать. Вдруг пухлое лицо боцмана расплывается в широчайшую улыбку. Скалясь, он говорит командиру:

— Всплываем, командир!

Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее, «Ерш» мчится ввысь, таща за собой страшный, молчаливый груз. Напоминая о себе, мина глухо стучит в рубку. 60… 50… 53… К солнцу и звездам, к ясному прозрачному небу, к благодатному ветерку… 45… 41!.. Вот, вот скоро, ну еще!

Ну, воздуху! Светлеет вода в иллюминаторах. Теперь рядом поверхность, а с нею — спасение. Родимые, желанные берега, чайки. Воздуху, воздуху!

Комиссар смотрит на командира. По жесткому, суровому лицу его пятнами — бледнота. Вот она смерть, — неизбежная, никчемная, смешная. Проклятый груз, проклятый! Никто, кроме трех — командира, комиссара и боцмана, не догадывается, что мина всплывает первая и поднявшийся за ней «Ерш» наскочит на шишаки мины и взорвется. Ничего не знают подводники. Радость спасения влилась буйным, рокочущим потоком в молодые тела, зовет к жизни и солнцу. Смотрит комиссар на молодежь, шевелит бровями. Нет, нет, да захрипит чья-нибудь глотка, зашатается паренек, рванет нетерпеливо рукой ворот форменки, скрюченными пальцами царапнет грудь. Установился в землю комиссар, перелистывает бурные листки бурно прожитой жизни. Вот где умирать пришлось. Белые резали, не дорезали; доктора резали — не дорезали. Вот она, смертушка! Да, не даром прожито, пусть другой так попрыгает, как он, комиссар. Умирать, так с треском. Добром помянут… Там, на верху! Он широко улыбается командиру. Командир дергает уголками губ. Думать о себе и волноваться ему нельзя. Командир не один — вон как смотрят, пусть и умрут так, с надеждой.

— Как глубина?

— Всплываем… 39… 37!

Боцман смежил тяжелые веки. Он смертельно устал. С трудом приходится сдерживать нервы… годы изменяют. — Ничего, хорошая смерть. В одну секунду ничего не станет. Так-то лучше, голубки! — Тужится вспомнить боцман, кто же о нем плакать будет. Старческие глаза пытаются воскресить позабытые родные лица. Ничего не удается. — Внук?.. Никаких внуков нету. Нету и не предвидится!

Трое ждут смерть и только трое знают, как близка она. Кажется им, что вечная ночь кладет тяжелые свои пальцы на усталые плечи. Монотонно гудят электромоторы. В лодке висит переливчатый хрип и сопение. У рулевого рождается детская мысль: рвануть за рычаги цистерн, вихрем взлететь к воздуху, упиться им, бесноваться в диком веселье.

За него это сделал другой. Никто не заметил, как подобрался артиллерист к распределительной доске Электростанции, кошачьим прыжком кинулся к рубильнику, включил его. Застыли подводники, замерли совсем на изнанку красные, мутные глаза. Громом пророкотал выстрел комиссара. Не промахивался комиссар в белогвардейцев, не одному годков поубавил, а теперь на своего дрогнула рука, промахнулся комиссар. Пуля, отбив кусок мрамора, дзигнула в корпус, и, свистя, отлетела рикошетом.

Вспыхнула хриплая ругань. Плевки белой, пузыристой пены, хриплое дыхание, нечеловеческий крик, топот, возня…