Мир приключений, 1929 № 03 - 04

Вскоре пришел Ящиков. Его воловьи глаза были красны и мутны, нижняя губа отвисла еще более. Он молча протянул Ералашину письмо, однако Миняка вырвал бумажку и замахал на Ящикова руками.

— Что вы, что вы!.. Им мозги тревожить запрещено… Идите к Митродоре Уаровне, с ней объясняйтесь…

— Миняка… ты, того… — зашепелявил Ералашин.

— А вы — чего? — озлился Миняка. — Или в самом деле в Могилевскую губернию захотели? Ну и помалкивайте в тряпочку. Идите, Ананий Иванович, идите в сад… — Он так и выпроводил Ящикова, не дав вымолвить слова ни хозяину, ни гостю. Ящиков, найдя Митродору, подал ей письмо. Письмо было от Верочки, на конверте стоял штамп «Самара».

— Укатила… — мрачно ронял Ящиков, пока Митродора Уаровна читала письмо дочери. — Пишет, будто я — ошибка ее жизни… и тот, мол, — поправка к этой ошибке… И что она в нем нашла? Топорная работа… А я… А мне… Не придумаю за что взяться… В монастырь что-ли?.. Да нет теперь монастырей… Прочли? Позвольте обратно… Я его на груди хранить буду, как… как весточку из потустороннего мира… Прощайте… — Ящиков направился было к калитке, но вернулся:

— Вот еще что… Возьмите-ка эту веревку у меня… Как в кармане очутилась? — не пойму… Ведь я сюда — пешком… Двенадцать верст… В лесу хотел того, да проезжие мужики помешали… Это за два дня уже третья веревка: одну Шландорин отобрал, другую я сам Гузкину отдал, чтобы не смущала… Впрочем, веревок на свете много… Не поминайте лихом…

Ящиков вышел за калитку. Через минуту плачущая Митродора услыхала его голос из-за изгороди:

— Эти подлецы — Шпандорин и Гузкин— потешаются над нашим «умным трестом». А Кирика Петровича величают — полнокровным идиотом… Вы их на порог больше не пускайте… Да, еще… я там у вас со стены фотографию этого хама, Мелюзганова, стащил… Он вам больше не нужен, а я его из браунинга расстреляю… До свиданья…

На другой день утром нагрянула из города Глафира Викторовна Шорх. Она только что вернулась из отпуска и влетела сияющая и радостная, сильно загоревшая. Она ожидала встретить здесь Мелюзганова. Столкнувшись с Митродорой Уаровной у калитки, Шорх засыпала ее вопросами об «учителе», о беседах, о здоровьи, не давая той вставить слова.

— А как райски чудно на Волге! — закатывала она глаза. — На будущее лето мы обязательно все вместе отправимся отдыхать. И вы с Кириком Петровичем, и Beруня с Ананием Ивановичем, и мы с Meлюзгановым. К слову, что, Андрей Павлович у вас еще не был сегодня?

— Ах, Глафира Викторовна… Вы не знаете еще нашего несчастия… У Кирика Петровича удар… он без движения… А Мелюзганов увез Верочку куда-то к текинцам…

И счастливая улыбка, и сияющее выражение, и даже, кажется, загар, — сразу сбежал с лица Глафиры.

— Позвольте, да как же это так? — лепетала она. опускаясь на скамью.

— Да так… Любовь говорит, да и все тут…

— Ведь это подлость, — всхлипывала Глафира, — ведь он мне… без малого муж… Я алименты буду требовать… Противный отпуск… Противная Волга… Теперь я понимаю, все эго подстроено нарочно… Это заговор… Вы охотились за ним… Ваша Верочка — распушенная девченка… Я жаловаться буду… В самый высший суд подам… Нельзя терпеть такой разврат… Все это ваши собрания незаконные… Сводничество одно… Скажите, какие философы объявились… Идиоты!.. Рвань коричневая!..

Митродора Уаровна только руками всплескивала:

— Глафира Викторовна!.. Голубушка!.. Да побойтесь вы..

— Мне бояться нечего… Это я вам рекомендую!.. Вам и вашей распущенной дочке…

С террасы бежал, размахивая руками, Миняка и радостно кричал:

— Митродора Уаровна!.. Идите-ка, взгляните… Кирик Петрович правой ножкой шевелят… Быстро-быстро, как точильщик… Не верите? Честное слово… Скоро первые шаги делать будут, уж поверьте мне… Вот радость-то!..

Между тем история с «умным трестом» получила в городе всестороннее освещение. Шпандорин и Гузкин, эти современные Бобчинский и Добчинский, «мстили» за то, что лишились даровых угощений на лоне природы. Они бегали но городу, хватали знаковых за полы (а знакомых у них было пол города) и таинственно сообщали:

— Слышали, Ералашин-то? Дофилософствовался до паралича… Лежит без задних ног. А ведь сколько тумана напустил. Чуть ли не весь город самопросветить собирался. В Платоны метил. Вот тебе и академия на дому! Поли, кровный идиот! Из всего «умного треста» не дураком оказался только Мелюзганов, да мы двое, — мы это давно предсказывали…

Явились они и к Недоткину. Тот принял их очень сурово и без всяких околичностей выставил за дверь. Друзья даже растерялись, не зная чему приписать «неприличное» поведение будущего писателя, обычно такого радушного и вежливого. А ларчик открывался просто. Недоткин только что получил от Нины Ручейской письмо, где она ругательски ругала «афериста» Мелюзганова, того самого Мелюзганова, которого она, при памятном объяснении с Недоткиным ночью на берегу Оки, называла своей путеводной звездой. Ручейская писала: