Мир приключений, 1929 № 02

Первым бросился вперед Нордин. Этот Нордин всегда поспевал первым! Примостившись на каменном выступе над водой, выпятив вперед свою бороденку, усеянную рыбьей чешуей, и растопырив штаны, запачканные смолой, он сощурил глаза, чтобы хорошенько рассмотреть пух в гагачьем гнезде.

— Это очень кстати! — пробормотал он. — Ловисса сможет добавить пушку в мою подушку…

Но тогда выступил в свою очередь Эберг.

Он был крупнее и походил на зажиточного крестьянина.

— А почему ты знаешь, что этот пух твой? — спросил он.

В это время гагачья самка высунула голову из гнезда и с беспокойством посмотрела на того и на другого.

— О, ведь и ребенку ясно, что камень находится на моей стороне! — ответил Нордин.

— Нет, я этого совсем не вижу, — отрезал Эберг.

К несчастью, камень находился как раз по самой середине канала, но с какого бы берега ни посмотреть, казалось, что он ближе к смотрящему. А люди никогда не бывают более опасными для себя и для других, как тогда, когда они чувствуют себя совершенно уверенными в своих правах.

— У тебя тупая, как булыжник, башка! — закричал Нордин, — но ты должен тем не менее понять, что это — мой камень.

— Нет, я этого совсем не понимаю, — зарычал Эберг, — ибо он мой, он мой! И на этот раз тебе выгоднее спрятать руки подальше…

Так началась ссора. Сначала они оба теснились к каналу, но по мере тога, как их крик рос, они инстинктивно отступали, чтобы не испугать гагачьей самки. Однако, стараясь перекричать друг друга и вернее втемяшить свою правду в голову соседа, каждый из них все более распалялся от крика, а у людей, живущих одиноко и имеющих привычку говорить мало и тихо, крик возбуждает приступы ярости. И вот оно в своем неистовстве начали выкладывать друг другу всю грязь и горечь, которые до сих нор сдерживало миролюбие. Нордин припомнил историю с парой весел, которые он одолжил и которые были ему возвращены расколотыми, но Эберг тотчас же вспомнил вилы, к которым ему пришлось приделать новую ручку после того, как ими пользовался Нордин. Затем появились 80 сардинок, которых на самом деле было только 70, потом ведро молока, синего как телячий глаз и со вкусом чистейшей воды. Но когда заходишь так далеко, то ничего уж не стоит назвать друг друга вором и контрабандистом. Когда они дошли до этого, гагачья самка внезапно раскинула с шумом крылья и улетела по направлению к морю. Тогда старики быстро подбежали друг к другу, продолжая орать, и кончилось все это тем, что они поклялись в вечной вражде и послали друг друга в преисподнюю.

К этому нечего было уже прибавлять. Поэтому каждый отправился во-свояси. В общем, это была обычная ссора, и она в конце концов закончилась бы примирением, если бы ее не стала подогревать злоба старух.

Женщины не умеют жить без сплетен. Ловисса, служанка Нордина, кольнула своего хозяина сообщением о тех неприятных вещах, которые говорили о нем Эберг и его Кристина. Вот, например, она сбегала под окно их хаты и слышала, как Кристина тявкала, что у Нордина, должно быть, и пальцы испачканы смолой только для того, чтоб к ним все приставало. Эти предательские слова, всколыхнувшие мирное прошлое, имели действие яда и раздражили Нордина гораздо больше, чем недавняя перебранка. А у Эбергов Кристина, немощная и не покидавшая постель втечение десяти лет, была исключительно хитрой и умела рассказать о сарказмах Нордина, будто бы он ей сам говорил, что ума у Эберга не больше, чем у его коров, и что он непропорционален его аппетиту. По тону Кристины, когда она это говорила, можно было догадаться, что она сама думает, что Нордин не совсем не прав. Так и получилось, что старухи жили с утра до вечера, как на горячих сковородках. Однажды доведенные в конце концов до чертиков, они оба, как по сигналу, бросились с топорами к мостику, соединявшему их фермы, и разбили его вдребезги. Нордин взял себе четыре доски, столько же забрал себе Эберг, ибо каждый при постройке поставил половину материала.

Так порвались их отношения, а Альботна и Шельботна стали двумя отдельными островами, вокруг которых кипело море ненависти.

Первое время это производило впечатление почти праздничное, жить вот так, в атмосфере вражды, довольствуясь собою. Эберг ходил доить коров на лужок, что обычно делала для него Ловисса за полпинты молока в день. И ему казалось, что коровы Висса и Самарлеф теперь принадлежали исключительно и по новому только ему, Ларсу Эммануэлю Эбергу. Что касается Нордина, то он теперь брал гребцом на рыбную ловлю Ловиссу. Она, правда, не умела так хорошо грести, как Эберг, ибо мужчина — всегда мужчина, но зато Нордин чувствовал себя настоящим хозяином, мог командовать и покрикивать в свое удовольствие, и ему незачем было больше молчать из вежливости или правил обхождения.

Да, это был период чванства и самоудовлетворения. Но вскоре наступили ужасные события на суше и на воде. Ненависть имеет свои приятные стороны, как остатки от хорошего мирного пира, по, когда они съедены, наступает нужда.