Мир приключений, 1929 № 02

— Он был низок и в других своих поступках, — сказала она, наконец. И Чэннинг не торопил ее. — Такова была моя жизнь впродолжение трех лет, доктор. И каждый день я благодарила судьбу, что у нас не было детей. Я сама постелила себе постель и готова была лежать на ней, но я даже боялась думать о том, что ребенок может стать жертвой его жестокостей. Поэтому вы можете себе представить, что я испытала, когда после трех лет этой жизни с ним я почувствовала, что буду матерью.

Голос ее задрожал и оборвался.

Но глаза были сухи и жестки.

— Это переполнило меня отчаянием, — продолжала она. Я ведь, больше всего боялась этого. До сих пор к была победительницей, потому что ни слова его, ни поступки не могли мне сделать больно. Сердце мое было, как камень. Но ребенок смягчил бы это сердце. И тогда он сломил бы нас обоих. Он сам мне это сказал. Он никогда не притворялся со мной.

Чэннинг молчал. В этой комнате, уставленной полками с книгами, он видел много разбитых жизней, много человеческого позора и безумия, но хуже этого — он не видел ничего. В ее правдивости нельзя было сомневаться. В ее словах была холодная и ужасная искренность обвинительного акта. Он слышал безыскусственную правду и должен дослушать ее до конца.

— Не знаю, как я прожила следующие несколько месяцев, — продолжал спокойный голос. — Он не переставал следить за мной своими блестящими маленькими глазками. И у него всегда было готово какое-нибудь злое замечание, чтобы показать мне, что он ждет. Он пил теперь больше, чем когда либо. Вечер за вечером я должна была сидеть против него за обеденным столом и смотреть, как его подергивает от судорог. И вечер за вечером я оставляла его там и он все продолжал нить.　

Несколько часов спустя я слышала, как он шел, спотыкаясь по дубовой лестнице, в свою спальню, которая была в дальнем конце корридора. Он всегда плохо спал. Он имел обыкновение выпивать большие дозы бренди, просыпаясь в ранние утренние часы. Результатом было, конечно, то, что он спал до позднего часа и мы старались быть возможно тише по утрам, чтобы не разбудить его.

Она замолчала и повернулась к Чэннингу с выражением искреннего удивления и заинтересованности.

— Знаете, — сказала она, — оглядываясь теперь, я думаю, что эти утра были хуже всего.

Чэннинг понимал. Он мог себе представить напряженное состояние, овладевавшее этим домом, пока хозяин не спускался — бледный, одуревший и озлобленный, чтобы начать новый день. Но безличный интерес главного страдальца был слишком ненормален.

— Вы говорили мне про вашего ребенка, — сказал он. — Все было лучше, чем такое состояние отупения.

Она прижала к глазам кончики пальцев. Она сделала это не так, как плачущий человек, а как человек, глаза которого невыносимо устали. Все время она казалась именно усталой. Усталой.

— Я потеряла его, — просто сказала она. — Он родился слишком рано. Я не знаю, что случилось. Я, вероятно, была тогда в бреду. А когда я поправилась, мне сказали, что и муж мой тоже умер…

— Ваш муж… — начал Чэннинг. Но она едва умолкла, как уже снова продолжала.

— Он лег спать, — по обыкновению, пьяный и, очевидно, сам задохся в подушках.

— Да, — подтвердил Чэннпнг, — я знаю подобные случаи.

Она продолжала, точно он и не сказал ничего.

— Его нашел там утром слуга, когда ему пошли сообщить обо мне.

Она снова прижала пальцы к глазам.

— Я думаю, что это и все, — спокойно сказала она. — Я всем существом желала тогда только одного: чтобы тот пли другой умер. Но, конечно, не было нужды в том, чтобы умерли оба.

Она снова уронила руки на колени и посмотрела на Чэннинга. Она была так спокойна и полна достоинства, как в ту минуту, когда впервые поздоровалась с ним. Ясно было, что она кончила свой рассказ.

Он сразу же стал объяснять ей ценность того, что она ему рассказала. Он не выразил ни одним словом сочувствия, потому что знал, что она не нуждалась в этом да и не ждала сочувствия. Она искала помощи и было похоже, говорил он себе, что он первое человеческое существо, к которому она прибегала за этой помощью.

Он стал ей объяснять ее сон, пуская для этого в ход все свое искусство и убедительность.

Тяжелая, мучительная дорога, по которой она шла, была, вероятно, жизнь, которую она ему описывала, с ее безнадежным и ужасающим будущим, какое она сама себе представляла в то время. Через этот просвет во мраке она заглянула в это будущее, освещенное пламенем, которое всегда связано с крайней степенью психических и физических страданий. Он разбирал сон в деталях. Он говорил ей, что если бы она так усиленно не старалась похоронить воспоминание о той ее несчастной жизни, воспоминание это давно бы померкло. Ее же собственное нежелание думать о прошлой жизни заставляло эту жизнь искать тайного хода в ее сознании и возникать в виде сна. Она пыталась подавить неподавляемое и она, конечно, должна была пострадать от своей неудачи.