И сейчас же, за первым скалистым поворотом, перед ним показался дом. Странный дом, длинный и низкий, точно присевший и прижавшийся в углублении естественной стены, возвышавшейся над ним и защищавшей его. Укрытый таким образом дом не должен был бояться ни порывов морского ветра, ни прилива буруна в дурные дни, ни снеговых обвалов с соседней горы. Поистине хороший дом, с окошечками в виде судовых иллюминаторов, с массивной дверью, со стенами из дерева выброшенных обломков кораблей, с покатой крышей и дымящейся трубой… Приятное убежище после скитаний по снеговым полям.
Человек снова засмеялся, но на этот раз только глазами, потому что кожа его щек еще кровоточила от прежнего смеха. Он ускорил шаг и одним усилием добрался до дверей. Тут он прислушался.
Доносилось пение, полузаглушенное плотностью деревянной стены, поставленной вдвойне из боязни холода, кругляк на кругляк, с заполненными землей пространством между ними. Мелодия медленная, монотонная, тянувшаяся, как рокот прялки. Пришедший пожал плечами, поднял кулак в рукавице и постучал в дверь.
— Нарутча! Нарутча!
Мелодия продолжалась. Тогда подкованный железом сапог заменил кулак.
— Нарутча! Открой мне…
Внутри пение прекратилось, точно переломленное пополам. Послышалось суетливое топотание, потом скрип железа и крюков; двойная тяжелая дверь открылась. И в этой двери появилось лицо, желтое, точно вымазанное жиром, с коротким лбом и двумя черными сальными косами, болтающимися на меховой одежде, испещренной красными и зелеными четырехугольниками. Тело, поддерживавшее эту голову, терялось в одежде со спускавшимися длинными рукавами; короткие ноги были засунуты в вяленые сапоги; большое сходство с обезьяной, с животным, скрывающим хитрость за смущением, слишком заметным, чтобы не быть искусственным.
Проходя со всем своим грузом, охотник еще шире раскрыл дверь, опрокидывая все на своем ходу. Потом тяжело сбросил на пол мешок, лыжи, тюк, поставил к стене карабин и потянулся, сразу же охваченный жаром раскаленной печи.
— Как хорошо вернуться домой!
Руки терли, смягчали замерзшую бороду и усы. Рот вдыхал теплый воздух.
С опущенной головой, но не отводя глаз от пришедшего, эскимоска заперла дверь, потом скользящей походкой хищного зверя вернулась в угол, где, сидя на корточках, снова принялась чинить разорванную сеть.
Человек обратился к женщине, сидевшей над своей сетью, точно паук в паутине:
— Как? Ты одна? Редкий случай… Где же старый Иов?…
Эскимоска подбородком указала на незаметную дверь в глубине комнаты. На этот раз человек откровенно рассмеялся.
— Ах, скаред! Считает свои сокровища… А другой? Любимчик старика? Ты не понимаешь? Где Марк, спрашиваю я тебя…
Снова женщина молча указала подбородком вглубь комнаты. Тогда охотник окинул взглядом все помещение и пошел к эскимоске:
— Так ты сторожишь сейчас, Нарутча? Что нового?
При его приближении женщина вся съежилась, собралась в комок, как готовый к защите дикий зверь.
— Как, ничего нового? За две недели?
Женщина была теперь темным, сжавшимся в комок гномом. Голова, ушедшая в плечи, отвечала прерывистыми толчками — нет, нет, нет.
Мужчина слишком близко наклонился к женщине и пять пощечин, попавших ему по глазам, заставили его отскочить назад и с проклятием поднять в ответ кулаки.
— Ты что это, Вербек? — в то же мгновение за его спиной произнес спокойный голос, голос хозяина.
Человек смущенно оглянулся на старика, так бесшумно вынырнувшего из двери в глубине комнаты.
— А! Это ты, Иов!.. Здравствуй, Иов!
— Здравствуй!
Не глядя на Вербека, Иов подошел к шкафу, вынул из него книгу для записей, перо, бросил все это на стол, сел и произнес:
— Так как же твое двухнедельное путешествие?
— Окончено, начальник, — торопливо заговорил Вербек. — Один песец… Не особенно жирный… один тюлень… небольшой тюлень.
Старик возмущенно выпрямился:
— За две недели охоты?
— Я расскажу тебе, начальник, я расскажу тебе…
Вербек совсем растерялся и пробормотал:
— Я… Я… сломал свой гарпун…
— Опять! — свирепо крикнул Иов. — Четвертый за два месяца! Мне за шестьдесят лет, а я никогда не видел такого сокрушителя, как ты…
— Но…
— Если бы товарищи хоть немного походили на тебя, хороши были бы дела Лагеря Береговых Братьев.
— Начальник…
— Довольно, дрянь ты этакая.
Тут Вербек возмутился:
— Я сломал гарпун, это правда. Твое дело начальника не быть довольным мною. Но ты должен разговаривать вежливо, как с Джимом Беннетом, которого ты боишься… или, как с Марком, к которому ты благоволишь, потому что он француз, как ты сам.
Перед самым носом Вербека вдруг очутился револьвер и старик коротко приказал:
— Молчи! И чтобы это было в последний раз…
Уже укрощенный Вербек склонялся под суровым взглядом Иова.
— Молчи, — повторил тот, — теперь я говорю. Когда два года назад ты появился здесь полуголый, умирающий от голода, мы подобрали, согрели, спасли тебя. Тебя ни о чем не спрашивали — ни откуда ты пришел, ни почему бежал с родины.
— Но я расскажу тебе…