Мир приключений, 1926 № 03

Когда он говорил, черная рабыня раздвинула на две стороны огромный плюшевый занавес, заменявший стену, и, в сопровождении рабынь, Неддема вошла в зал.

Гости почтительно встали с мест и Керим Абдуллах, поэт и воин, носивший сабельный шрам во всю голову, полученный в войне с турками, прижал руки к сердцу.

— Все женщины Аравии ходят с открытыми лицами, — медленно проговорил он, но никогда я не видал ничего подобного.

— О, Неддема, звезда бедуинов, продолжал он. Уже темно и крылья ночи сомкнулись над уснувшей землей, но прогони сон, пусть крылья век твоих не закроют очей, поговори с нами.

Неддема покраснела и, опускаясь на приготовленные подушки, проговорила.

— Я дочь пустыни. Наше расположение обращается во все стороны, как тень высокой пальмы, но любовь моего мужа была сильна, как клинок, рубящий дерево. Блуждающая тень остановилась и вот я здесь. Я буду говорить со всеми, но мое внимание будет с ним, — и она пристально улыбнулась своему мужу.

— Пусть красота соединится с храбростью, — сказал Керим Абдуллах, любивший в пылу сражений читать стихи арабских поэтов…

Его сосед, молчаливый гость, хлопнул в ладоши.

— Зейнаб! Мы скрыли от тебя, но с нами пришли танцовщицы, чтобы почтить лучшим танцем молодую чету.

В зал вошли медленные пары танцовщиц. В их руках были отточенные кривые ятаганы и, кружась, одна за другой, они размахивали оружием и широкие полосы от взмахов блестящей стали сумрачно блестели среди белой дымки кисеи, которая вилась в воздухе за танцующими.

^{Танцовщицы размахивали оружием, блестевшим среди белой дымки кисеи…}

Невольники на широких подносах внесли кушанья и фрукты и празднество затянулось далеко за полночь.

Приручение львицы.

Прошло полгода. Неддема скучала и не могла забыть молчаливого очарования пустыни. Когда Зейнаба требовали ко двору халифа его обязанности, она любила ходить по городу. Она проходила мимо продавцов, которые хранили сливочное масло в больших глиняных кувшинах с водой, смотрела на груды фиников и бананов и ей доставляло удовольствие купить за мелкую монету кусочек хлеба и скушать его с маслом где нибудь на базаре. Это напоминало ей детство. Перед выходом из дома она несколько часов посвящала туалету. Рабыни красили ступни её ног желтой хной и надевали цветные сафьяновые саббот на высоких каблуках. Фиолетовый или синий ханк, широкий как туника, складывали красивыми изломами и закалывали золотыми пряжками. Каждый день выбирала Неддема новые серьги или для ушей, или большие, которые подвешивались у висков к металлическому обручу. Полузакрыв лицо от жгучего солнца фатой, Неддема вешала, как меч, на левое бедро овальное зеркало, оправленное в серебро. Она подводила веки и красила ресницы колем и на запястьях рук и на ногах носила браслеты с камнями.

Но, часто, когда она хотела идти гулять, ее охватывала тоска и тогда, в сопровождении двух вооруженных рабов, она, закутавшись в плащ, отправлялась верхом к краю долины и по целым часам, не отрываясь, смотрела вдаль на мертвые пески.

Сегодня она отправилась бродить по улицам и ее стал обгонять караван, направлявшийся в пустыню. Оглянувшись, она увидела, что на горячем коне среди охраны каравана ехал знакомый бедуин. Неддема вгляделась и краска залила ее лицо. Это был предводитель табора. Издалека он узнал ее и, приподнявшись на стременах, низко поклонился, печально сложив руки на груди. Когда он проехал мимо, совсем близко, неподвижный, как изваяние, глядя куда-то вперед, слезы навернулись на глаза Неддемы, но в это время с ней поравнялся раб Зейнаба, которого она хорошо знала.

— Не плачь, госпожа! Это караван моего господина Зейнаба! — сказал он. — Мы вернемся из Дамасска и у тебя прибавится денег на драгоценности.

— Нет! ответила Неддема, там впереди есть человек, у которого была прекрасная улыбка, а теперь он уходит.

— Моя госпожа! — сказал раб. — Любовь надо ценить, пока она дает наслаждение, но не долее — это не разумно.

Неддема быстро вскинула глаза и на ее губах задрожала усмешка.

— Так это значит правда, что твоя жена ушла от тебя, не зря болтают об этом люди? — спросила она, и раб, густо покраснев, погнал коня вперед, а Неддема, вздохнув, пошла домой.

Когда она пришла, Зейнаб, знавший ее тоску по пустыне, встревожился, и они прошли в любимую комнату Неддемы к фонтану. Здесь часто они проводили целые дни. Образованный Зейнаб целыми часами рассказывал ей обо всем, она понимала все, что он говорил, никогда не забывала, но тосковала все больше и больше. Ее инстинкт хищника пустыни всегда пробуждал в ней интерес к стихам и картинам, если в них была скрытая боль или открыто изображалось убийство. Тогда ноздри ее раздувались, а глаза пристально смотрели на Зейнаба.

Сегодня, придя к фонтану, она сказала:

— Муж мой, спой мне так, как будто меня нет, спой, как будто мы расстались.

Зейнаб побледнел и протянул руку к инструменту. Через минуту он начал импровизацию и грустно запел.