Мир неземной

– Нана? – окликнул Райан Грин, входя в святилище. Он хлопнул брата по плечу, и тот съежился от удара. – Когда ты снова выйдешь на поле? Приятно видеть тебя в церкви и все такое, но не здесь ты нам нужен. – Он засмеялся.

– Скоро вернусь, – пообещал брат. – Лодыжка заживает.

Райан скептически посмотрел на него:

– Как я уже сказал, мы без тебя покойники. Молитва ребятам не большая поддержка. Я буду рад помочь, если тебе что-нибудь нужно, чтобы вернуться на площадку.

Моя мать бросила на Райана убийственный взгляд.

– Отойди от моего сына, – сказала она.

– Эй, простите, миссис…

– Отойди от нас! – велела она так громко, что люди впереди обернулись.

– Мэм, да я ж со всем уважением, – забавлялся Райан.

Когда он ушел, Нана оперся на край скамьи. Мама положила руку ему на плечо, но он ее скинул.

Глава 32

Дорогой Боже!

Сегодня в церкви Бетани сказала, что мама запретила ей ходить к нам в дом. Я передала Баззу, но ему все равно.

Я без лишних слов знала, что мама хочет держать зависимость Нана в тайне, и секрет разъедал меня, как моль ткань. Я хотела рассказать священнику на исповеди, но в конце концов остановила выбор на своей подруге Бетани. В воскресенье, после моего признания, она сказала мне, что ей больше не разрешают со мной играть, и внезапно я поняла: наркомания – нечто постыдное. Я больше не упоминала о зависимости Нана до самого колледжа, пока одна из моих коллег по лаборатории не спросила меня, откуда я так много знаю о побочных эффектах героина. Когда я рассказала ей о брате, она ахнула: «Прямо история для телевидения». Я засмеялась, а она продолжила: «Серьезно, Гифти, ты потрясающая. Ты словно переживаешь боль от потери брата и превращаешь ее в это невероятное исследование, которое однажды действительно может помочь таким людям, как он». Я посмеялась, попыталась отмахнуться от нее.

Если бы я была такой благородной. Если бы я только чувствовала себя благородной. По правде говоря, были времена, когда мы с мамой часами разъезжали по Хантсвиллу в поисках брата, когда я видела его перед прудом, заполненным карпами, в парке Биг-Спринг и думала: «Боже, лучше бы это был рак», – не ради него, а ради себя. Не потому, что природа его страданий существенно изменилась бы, а потому, что изменилась бы природа моих страданий. У меня имелась бы история получше, чем та, что есть. Я бы легче отвечала на вопросы «Где Нана?», «Что случилось с Нана?».

Нана – причина того, что я начала это исследование, но совсем не для телевизионной картинки. Напротив, наука была для меня способом бросить вызов самой себе, сделать что-то действительно трудное и тем самым преодолеть все мои недопонимания относительно его зависимости и собственного стыда. Потому что мне до сих пор ужасно стыдно. Я полна этим стыдом до краев; он переливается через край. Я могу читать свои данные снова и снова. Могу смотреть МРТ мозга наркомана, похожего на швейцарский сыр, атрофированного, неисправимого. Могу наблюдать, как синий свет мигает в мозгу мыши, отмечать изменения в поведении и знаю, сколько труда ушло на выявление этих крошечных изменений, и все же я по-прежнему думаю: почему Нана не остановился? Почему ему не стало лучше ради нас? Ради меня?

~

В тот день, когда мы нашли его растянувшимся в парке Биг-Спринг, брат был под кайфом. Валялся на траве, точно подношение. Кому и за что, я не могла сказать. Он продержался, может быть, пару недель, но однажды ночью не вернулся домой, и мы всё поняли. Одна ночь превратилась в две, затем в три. Мы с мамой не могли заснуть. Пока мы вдвоем разъезжали в поисках Нана, я думала о том, как, должно быть, устал брат, устал от того, что наша мать мыла его в ванне, как будто он снова стал младенцем, устал от всего этого в плохом смысле слова. Я не знаю, где брат купил наркотики после того, как наш врач перестал выписывать ему рецепты, но, должно быть, это не составило труда, потому что накачался Нана основательно.

Мама попросила меня помочь ей затащить его в машину. Она подняла Нана за подмышки, а я схватила его за ноги, но я все время их роняла, и тогда я начинала плакать, а она на меня кричала.

Я никогда не забуду, как люди на нас смотрели. Была середина рабочего дня, все в парке пили кофе, курили, и никто и пальцем не пошевелил, чтобы нам помочь. Они просто с любопытством наблюдали за нами. Мы были тремя чернокожими людьми в беде. Ничего особенного.

К тому времени, как мы усадили Нана в машину, я давилась рыданиями ребенка, которому велели не плакать. Я не могла остановиться. Я сидела сзади, положив голову Нана себе на колени, думала, что он мертв, и слишком боялась сказать об этом своей матери, потому что знала: мне влетит даже за один только намек, и поэтому я просто сидела там, сопя, с мертвым мужчиной на коленях.

Нана не умер. Мы привезли его в дом, и он проснулся, но находился в том полусне, в котором просыпаются перебравшие люди. Он не знал, где был. Моя мать толкнула его, и брат попятился.