Мир неземной

Мама прожила со мной около полутора недель, когда мне пришло в голову попробовать еще кое-что. Перед тем как уйти утром на работу, я приносила ей тарелку супа и стакан воды и некоторое время сидела с ней и водила рукой по тому участку кожи, который оставался не закрыт одеялом. Если мне хватало смелости, я слегка стягивала одеяло, чтобы погладить ее по спине, сжимала руку мамы, и иногда, несколько драгоценных раз, она отвечала на пожатие.

– Смотри, ты становишься мягкотелой, как американка, – сказала мать однажды.

Она лежала ко мне спиной, и я как раз укрыла одеялом ее голые плечи. Насмешка была ее любимым способом выразить привязанность, проблеском прежнего поведения. Я чувствовала себя как ученый, что нашел единственный зуб титанозавра и предвкушает, как раскопает все остальные кости.

– Я? Мягкотелая? – усмехнулась я. – Да это ты размякла.

Мать с большим усилием повернулась ко мне лицом. Ее глаза на секунду сузились, и я подобралась, но затем мамины черты смягчились; она даже немного улыбнулась.

– Ты слишком много работаешь.

– У тебя научилась.

– Ну да.

– Хочешь как-нибудь прийти в лабораторию? Посмотришь, чем я занимаюсь. Обычно процесс скучный, но я подгадаю под твой визит операцию, чтобы стало поинтереснее.

– Может быть, – сказала она, и этого ответа для меня было достаточно.

Я протянула ей руку, сжала, но на сегодня, а то и еще на несколько недель, больше костей мне отыскать было не суждено. Рука матери осталась безвольной.

Глава 25

Еще до того, как мать ко мне приехала, я поняла, что у меня в доме нет Библии. Я знала, что мама больна и, вероятно, ничего не заметит, но вдруг захочет почитать и не сможет найти? Я пошла в книжный магазин университетского городка и купила «Новую версию Библии короля Якова», смущаясь так, словно просила дать мне тест на беременность. Никто и глазом не моргнул.

Поначалу я держала Библию на тумбочке, куда мать всегда клала наши Библии, но, судя по всему, она так и не притронулась к книге. Та изо дня в день лежала на тумбочке в одном и том же положении, собирая пыль. Иногда, подходя к ней, я брала томик и начинала его листать, выхватывая отрывки тут и там, проверяя, могу ли вспомнить все те сотни библейских стихов, которые сидели в памяти долгие годы. В колледже, отчаянно стараясь запомнить названия белков и нуклеиновых кислот, я жалела, что цитаты занимают место в моем мозгу, и думала: вот бы вытряхнуть все лишнее и освободить место для необходимого. Люди заплатили бы большие деньги тому, кто сумел бы превратить мозг в решето, высосав из него все бесполезные знания – как именно любил целоваться ваш бывший, названия улиц тех мест, где вы больше не живете, – и оставив только самое важное, непосредственное. Многое я хотела бы забыть, но, может, «забыть» – не совсем верное слово. Многое я хотела бы никогда не знать.

Вот только нам совсем не нужно менять свой мозг. Время само нас опустошает. Проживите достаточно долго – и забудете почти все, что, как вам казалось, всегда будете помнить. Я читала Библию как будто впервые. Выбирала наугад грандиозные рассказы Ветхого Завета, интимные любовные письма Евангелий, и мне они нравились гораздо больше, чем в детстве, когда я просто зубрила Священное Писание, почти не задумываясь, что же читаю, не говоря уже о том, чтобы оценить красоту слога. Читая Первое послание Коринфянам, я поразилась, насколько тронул меня его язык. «Это на самом деле очень красиво», – сказала я себе, своей матери, в пустоту.

~

Вот стих из Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Я переписала его в свой детский дневник. Я упоминала о том, как писательство делало меня ближе к Богу, а ведение дневника казалось особенно священным делом, учитывая, что это было Слово, которое было у Бога, и это был Бог. В те дни я бесконечно дорожила своими записями и очень серьезно к ним относилась. Я серьезно относилась к словам; мне казалось, что первые слова Иоанна написаны специально для меня. Я считала себя потерянным апостолом, а свой дневник – еще одной книгой Библии. Когда я переписала тот стих, мне было лет семь или восемь и я очень гордилась собой по этому поводу. Гордилась тем, как хорошо это написано. У меня почти возникло искушение показать дневник моей семье или пастору Джону.

Поэтому годы спустя, когда П. Т. произнес проповедь – одну из немногих его памятных проповедей, – что «Слово» – это перевод греческого «логос», которое на самом деле ближе к «мольбе» или даже «предпосылке», – мне было горько узнать, что я ошиблась в своем дневнике. Еще хуже показалось предательство языка. Почему в английском нет лучшего слова, чем word, если оно недостаточно точное? Я начала с подозрением относиться к своей Библии. Что еще я упустила?

Несмотря на то что я оказалась в тупике, мне нравилась двусмысленность, которую откровение П. Т. внесло в этот стих. Вначале была идея, предпосылка, вопрос.

~