Мир на Земле

Последние две недели, проведенные на базе, были не из приятных. Имели место новые покушения на Ийона Тихого. Даже после приключения с подложной Мэрилин Монро мне не сказали, что приходящую на мое имя почту вначале исследуют специальной аппаратурой для обезвреживания корреспонденции. Эпистолярная баллистика, как ее именуют специалисты, сегодня настолько развита, что заряд, способный разорвать адресата на куски, может находиться между листками сложенных вдвое праздничных поздравлений либо, чтобы было забавней, пожелания счастья и здоровья по случаю дня рождения. Лишь после смертоносного письма профессора Тарантоги, которое чуть не отправило меня на тот свет, и скандала, который я тогда учинил, мне показали эту машинку в бронированном помещении с наклонно установленными стальными блоками для гашения взрывной волны. Письмо вскрывают телехватателями после предварительного контроля рентгеновскими лучами и ультразвуком, чтобы взорвалось запальное устройство, если оно находится в конверте. Однако то письмо вовсе не взорвалось и его действительно написал Тарантога, а целым я остался благодаря тонкому обонянию. Письмо пахло то ли резедой, то ли лавандой, что показалось мне странным и даже подозрительным, потому что Тарантога – последний человек, который решил бы послать надушенное письмо. Поэтому, когда, бросив взгляд на слова «Дорогой Ийон», я начал смеяться, то с ходу понял, что все это вовсе не от веселья, к тому же истинная интеллигентность не позволяет мне смеяться без причины, словно идиоту, а посему – мой смех противоестествен. На всякий случай я быстренько сунул письмо под стекло, прикрывавшее письменный стол, чтобы читать сквозь него. Слава богу, у меня к тому же был насморк. Я крепко высморкался. Научный совет потом раздумывал, сморкался ли я непроизвольно или же сработал рефлекс разведчика, потому что я и сам не знал, что и как. Во всяком случае, только из-за чоха я вдохнул весьма малую дозу препарата, которым пропитали письмо. Кстати, препарат был совершенно новым. Смех, который он вызывал, был только прелюдией к икоте, настолько упорной, что прекращалась она лишь под глубоким наркозом. Я тут же позвонил Лоэнгрину, но он решил, что я проделываю глупые шуточки, потому что, разговаривая с ним, я то и дело принимался хохотать. С точки зрения нейрологии смех – первая степень икоты. В конце концов все выяснилось, письмо забрали два лаборанта в масках, а доктор Лопец и его коллеги принялись спасать меня чистым кислородом и, когда я уже перестал икать, а только хохотал, принудили читать газетные передовицы за два дня. Я и не предполагал, что за время моего отсутствия пресса и телевидение разделились на два лагеря. Одни газеты и программы давали все подряд, другие – лишь хорошие известия. Меня после возвращения из Тельца потчевали только вторыми, поэтому, будучи на базе, я думал, что после заключения Женевской конвенции мир действительно стал идеальным. Во всяком случае, можно было думать, что уж по крайней мере пацифисты-то чувствуют себя полностью удовлетворенными, но где там. О духе новых времен могла рассказать книга, которую мне однажды подсунул доктор Лопец. Автор доказывал, будто Иисус был диверсантом, подосланным, чтобы через искушение любовью к ближнему довести до распада еврейскую общину по принципу divide et impera [40], что ему и удалось, а также к гибели Римскую империю, что также удалось, правда, немного позже. Сам Иисус и не догадывался, что он диверсант, да и апостолы тоже не знали, действуя с самыми благими намерениями, тем не менее известно, чтовымощено именно такими намерениями. Автор, имени которого я, к сожалению, не запомнил, утверждал, будто каждого, кто проповедует любовь к ближнему и мир людям доброй воли, надобно сразу доставлять в соседний полицейский комиссариат, дабы там установили, кто за этим в действительностискрывается. Поэтому неудивительно, что пацифисты быстренько переквалифицировались. Часть примкнула к движению протеста против кошмарной судьбы съедобных животных. Тем не менее потребление котлет и колбас не уменьшилось. Иные стали проповедовать идею братания со всем живым, а в немецком бундестаге восемнадцать мест завоевала партия пробактеристов, утверждавших, что микробы имеют такое же право на существование, как и мы, так что нельзя их мордовать лекарствами, а надобно перестроить генетически, то есть приласкать, дабы они начали питаться не людьми, а чем-нибудь другим. Всеобщая доброжелательность прямо-таки бушевала в мире. Не было согласия лишь в том, кто мешает ее распространению, хотя все соглашались, что врагов доброжелательности и доброты следует приканчивать. У Тарантоги я видел любопытную новую энциклопедию – «Лексикон страха». Раньше, объясняла книга, источником страха было Сверхъестественное: чары, колдовство, ведьмы с Лысой горы, еретики, атеисты, черная магия, демоны, кающиеся грешники, развратная жизнь, абстрактное искусство, свинина, а в промышленную эпоху страх перекинулся на объекты производства. Новый страх обвинял в губительных действиях помидоры (вызывают рак), аспирин (прожигает дыры в желудке), кофе (рождаются горбатые дети), масло (известно – склероз), чай, сахар, автомобили, телевидение, дискотеки, порнографию, аскетизм, противозачаточные средства, науку, сигареты, атомные электростанции, а также высшее образование. Я вовсе не удивлялся успеху «Лексикона». Профессор Тарантога считает, что людям необходимы две вещи. Во-первых, ответ на вопрос кто,а во-вторых, на вопрос что.В первом случае всех интересует, ктовиноват. Ответ должен быть кратким, указующим, ясным и выразительным. Во-вторых, людям необходимо знать то, чтоявляется тайной. Уже двести лет ученые раздражали мир тем, что всегда все знали лучше и больше. Как же приятно увидеть их беспомощность, когда речь заходит о Бермудском треугольнике, летающих тарелках, духовной жизни растений, а разве мы не испытываем удовлетворения, когда простая парижанка в моменты climacter [41]может предсказать все политическое будущее мира, а профессора в этом деле ни бельмеса не смыслят!