Мир, который сгинул

Она берет мою одежду и удаляется, а когда я остаюсь на месте, терпеливо просит идти следом. Я захожу в комнату, полную бесстрастных типов в халатах и масках, где меня подвергают тщательнейшему осмотру: бреют, колют, скребут, моют, дезинфицируют, дезинсектируют, проверяют на детекторе лжи, делают биопсию, томографию и рентген, после чего в новой (гадкой) одежде отправляют дальше, к рабочему месту некого генерала Копсена, который мне то ли лучший друг, то ли заклятый враг, и я начинаю думать, что все равно не смогу почувствовать разницу (впрочем, он мог бы и нажать ту кнопку, а не просто показать ее мне). Отец Лидии одаривает меня поросячьей ухмылкой и говорит: «Добро пожаловать в штат», как будто я здесь не в роли новобранца.

– Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебя позвал, – говорит генерал Копсен, когда перед нами поднимается хай-тековая решетка, и мы проходим в шестиугольный тоннель, стены которого покрыты чем-то подозрительно смахивающим на волосы. Генерал хочет, чтобы я счел его слова забавными. Так я и поступаю, насколько это в моих силах. Он кивает в ответ на мою кривую улыбку и не привязывает меня к мокрому электрическому стулу. – По правде говоря, ты один из тех, на кого я возлагаю самые смелые надежды. Мои мальчики. Девочки, конечно, тоже, но я всех называю мальчиками. Ты один из лучших. Стойко все выдержал, не сдался, молодец! Криспен говорит, ты еще и умен.

Я недоуменно смотрю на него. Джордж Копсен мутит воду. Чудище, несущее электрическую смерть, пустило слезу. Он хочет быть любимым. Он забыл прошлое, принял меня в семью полоумных изыскателей и женит на одной из своих дочерей (не на Лидии). Генерал Джордж Копсен строит из себя папочку.

– Скверное было дельце, – говорит он. – Нам дали план. Сказали: «Найдите как можно больше террористов, они точно есть!» Пришлось подыгрывать. Спасать лучших. Ты один из лучших, конечно. Один из моих мальчиков.

Я мимоходом спрашиваю себя, что произошло с остальными. Их судили? Держали в неведении? Освободили, но записали в вечные подозреваемые? Или они попросту исчезли? Я взбешен: генерал вынудил меня радоваться тому, что я теперь один из «его мальчиков».

Он обнимает меня за плечо – как ни в чем не бывало, будто по моей коже не бегут мурашки и меня не тошнит всякий раз, когда он подмигивает. Мы идем по очередному фантастическому коридору к самому сердцу жуткой муравьиной фермы. Коридор залит светом, не поддающимся мгновенному анализу, и потому я не могу гадать, какое действие он оказал бы на землероек и землеройкоподобных – разве рискну предположить, что они бы безмятежно, широко распахнув глаза, любовались мягким обнадеживающим свечением. Здесь нет прямых углов, и из самых неожиданных мест торчат пенистые шипы, приглушающие звуки и исключающие определенные виды шпионажа, с теоретическими основами которых я не знаком, но для осуществления которых требуются ровные поверхности и симметрия. Спешно пресекаю этот ход мыслей – еще додумаюсь до чего-нибудь опасного, за что меня потом убьют.

Наконец мы поворачиваем за угол, и вместо очередной асимметричной двери или замысловатой лестницы я вижу перед собой кривую комнату, полную людей. Все они заняты чем-то, что вынуждает их мрачнеть и задумчиво жевать нижнюю губу. Вопреки мудрым советам стоматологов многие грызут ручки и карандаши, а у одного на губе большое синее пятно, и Джордж Копсен ведет меня к нему.

– Он тут самый главный, – благоговейно и с любовью произносит генерал. – Умен, как я, ты и все здесь вместе взятые. Именно он создал «Альбумин». Ты будешь с ним работать! – Он словно говорит о «Роллинг Стоунз» или Одри Хепберн. Я торчу под землей, в безумном футуристическом муравейнике, а на нашей предыдущей встрече босс играл со мной в запрещенные пытки, зато я буду работать с создателем архитектурного стиля, предназначенного для убийства людей. О да, сэр, это все меняет. Несмотря на спешку, я замираю и озираюсь по сторонам, переваривая, куда катится моя жизнь. Должно быть, Копсен принимает это за восхищение.

Стены выкрашены серыми красками разных оттенков, а из потолка торчат такие же шипы, как в коридоре. Столы и прочие предметы не имеют острых углов – увы, по этой причине все бумаги медленно сползают на пол, и примерно каждые две минуты ученые вынуждены за ними нагибаться. Точное время зависит, по-видимому, от высоты стопок, трения между отдельными листками и даже от количества графита или чернил на каждом документе. Иными словами, чем плодовитее ученый, тем выше вероятность, что его лучшая идея окажется под ножкой стула. Одна гениальная дама (я нимало не сомневаюсь, что все они – так или иначе гении) повесила свои заметки на бельевую веревку, протянутую над столом. Это решает проблему хранения, но дама, увы, близорука и не видит надписей на крайних листках, поэтому ее рабочий день похож на занятие по аэробике для гиков: сесть, работать, сверить цифры, встать, добежать до конца веревки, прибежать обратно, сесть. Все заново. («Армагеддонетика! Изобретай супероружие и худей!»)