Мир, который сгинул

– К вашим бумагам идет приложение, – произносит К. Т. Хер из-за уютно захламленного стола. – Полагаю, остальные работодатели даже разговаривать с вами не стали. – Он смотрит на меня внимательно и благосклонно. – Или беседовали о чем угодно, только не о работе. Несмотря на ваши роскошные увертки, рискну предположить, что вы не имеете никакого понятия о роде нашей деятельности. Хотя ваше усердие похвально. – На этих словах я едва не начинаю рыдать, но у меня хватает сил на мужественный кивок, означающий, что сам я ни в чем не виноват, однако молча несу свой крест и не жду, что справедливость восторжествует. Криспен Хер открывает картонную папку и внимательно изучает единственный листок, который там лежит. Это занимает у него совсем немного времени. Он читает еще раз – на всякий случай – и пожимает плечами.

– Хотите взглянуть?

Криспен Хер пододвигает папку ко мне.

Несколько вариантов действий приходит мне на ум, большая часть которых – не варианты вовсе. О том, чтобы заорать и прибить Криспена Хера тяжелым степлером, не может быть и речи. Равно как и о том, чтобы облобызать его руки, поклясться отдать первую дочь ему в служанки, а первого сына – в подставки для ног. Вариантов только два: взять папку и узнать, почему меня не берут на работу, или броситься наутек, а всю оставшуюся жизнь мыть окна и гадать. К последнему я склоняюсь сильнее, чем вы думаете. Белая страница повергает меня в ужас; я опускаю глаза, дабы проникнуться ее магией, и тут понимаю, что уже все увидел.

«НАПРАВИТЬ К ДЖОРДЖУ ЛУРДЕСУ КОПСЕНУ», – гласит надпись крупным шрифтом. А далее приписка неровным почерком Лидиного папы: «Статист. Присылайте, если кливер ничего». Последнее из морской терминологии. Кливер – это косой парус, идущий от мачты к бушприту корабля. Он определяет характер судна, то есть манеру человека держать себя, и с большой натяжкой можно предположить, что под кливером имелся в виду нос. Мне кажется маловероятным, что Джорджа Копсена всерьез интересует строение моего носа. Будучи обладателем первоклассного эпикантуса, он отлично понимает, что о душевной организации человека нельзя судить по его внешности. Скорее, этими словами он предоставил Криспену Херу самому решать, гожусь я или нет, и теперь мое будущее в руках человека, которого я только что напрасно пытался одурачить. Он сразу раскусил мой убогий подхалимаж, у него нет причин меня любить, мало того, я тайком сравнил его с геостационарной землеройкой. К. Т. Хер позволяет своему могучему разуму на миг проявиться на уродливом добродушном лице и, прямо как мастер У много лет назад, видит во мне что-то хорошее.

– Статист, – произносит он тоном Евангелистки, разглагольствующей о сжигании крестов. – Известно ли тебе, кто это?

Нет, неизвестно.

– Идем.

Криспен Хер встает из-за стола и ведет меня по коридорам к точно такой же двери, за которой сидит человек по фамилии Понт. У Понта нет имени и должности, на маленькой табличке значится только «ПОНТ» заглавными буквами. А может, это его титул? Персона Очень Необычного Таланта. Политический Организатор Неясных Течений. Пингвино-обходчик Новых Территорий. Последнее маловероятно, но хотя бы объясняет, почему вся стена в его кабинете увешана графиками и таблицами. Я ищу взглядом признаки арктической фауны и образцы ворвани, когда Криспен Хер заговаривает:

– Понт, предлагаю тебе беседу сократического характера с завершением в виде короткого экскурса.

– О, давай! – храбро отвечает Понт и, отложив какие-то бумаги, читаемые в увеселительных целях, всем своим видом показывает, что навострил уши. Понт, как и мой новый друг Криспен Хер, похож на маленькое млекопитающее, только ночное. Понт моргает, потирает нос кулаком и всячески изъявляет готовность к беседе. Криспен Хер прислоняется к стене и начинает:

– Гоббс [философ и политолог, а не симпатичный мультяшный тигр] считал войну естественным первобытным состоянием человечества. Что скажешь ты?

– Что он был унылый старпер, двинутый на идее сильного правительства.

– Понт…

– Ладно-ладно. Скажем, его позиция небезосновательна. Продолжай.

– Замечательно. Таким образом, наипервейшей целью созданного государства было не дать людям убивать друг друга. Верно?

– Хннглммфммпф.

– Предположим, это означает «да». Но скажи мне, разве по природе своей правители отличаются от тех, кем правят?

– Да, они порочные спесивые извращенцы. И вообще, от власти сносит крышу.

– Умнее ли они, добродетельнее ли простых смертных? Быть может, сострадательнее?

– Ха!

– Предположим, это означает «нет». Итак, дабы защищать простой народ от его же правителей, законы должны быть универсальны. А решения тех, кому выпало властвовать, должны быть прозрачны и разумны. Следовательно, правители обязаны действовать не как люди, но как инструменты совершенного правосудия, как мыслящий и планирующий, а не просто согласный на все механизм. Личные мотивы здесь непозволительны, иначе над системой нависнет угроза privi lege – частного права. Мы сейчас говорим о Машине Власти, так?