Мир, который сгинул

Гонзо спускает на тормозах. Он не желает брать деревню штурмом и хочет, чтобы жители сами приняли решение. У него не получается. Быть может, женщина – зовут ее Дина – не первый раз видит у ворот сладкоречивых незнакомцев. Или услышала напряжение и раскаяние в голосе Гонзо и решила помучить его немножко, прежде чем смириться с неизбежным. Гонзо подзывает меня. «Твоя очередь, – говорит он и уже тише добавляет: – Делай, что должен».

Видите ли, моя честь еще под вопросом, а его нет.

Я занимаю его место перед окошком.

– Привет, – весело чирикает Дина. Я улыбаюсь, сажусь на землю и поднимаю глаза на дверь, а ей приходится встать на цыпочки, чтобы меня видеть.

– Смотрю, дома у вас крепкие, – помолчав, говорю я.

– Крепкие.

– Не одну битву пережили.

– Не одну.

– Что тут было?

– Всякое.

Прямо скажем, надеялся я на большее. Через пару секунд Дина поясняет:

– Акулы. С ногами.

– Ужас.

– Еще какой.

Секунду мы размышляем о неприятельских акулах. Затем она добавляет:

– И солдаты.

– Настоящие?

Дина вздыхает:

– Чаще всего простые отчаявшиеся люди. Они видят, что у нас есть, и думают, будто могут это получить. Мы показываем им, что они ошибаются.

– Да уж, не сомневаюсь.

Точно так же я не сомневаюсь, что «Трубоукладчика-90» им нипочем не остановить. Камень, на который я сел, очень удобный. Ерзая, я чешу об него ногу.

– Когда вы пришли, мы не могли понять: настоящие вы или новые.

– Новые?

– Ну сделанные. Так мы называем людей, которые не родились, а возникли сами по себе или раздвоились. Или растроились.

– Так бывает?

– У одного старика из Гондри в голове жили четыре человека. Первый был опасным гадом, остальные просто напуганные старикашки. Мы называем таких новыми.

– И много вы их видели?

– Немало.

– А мы всего парочку.

– Как это случилось?

Я рассказываю ей про Паскаля Тимбери и собаку Ларри Таска и про наш страх.

– Но с нами вы будете в безопасности.

– Вот как.

Наступает тишина.

– Я неплохо знаю здешние места, – говорит Дина. – Вчера ночью я кое-что поняла.

Черт!

– На юг вы не поедете – там вода.

– Верно.

– На север, вероятно, поехали бы, но это непросто.

– Однако возможно.

– Правда?

– Скорей всего.

– В любом случае, вы проедете через нашу деревню, разве нет?

– Я – нет. То есть, если это случится, я тоже там буду, но… – Не я решил давить ваши дома. Я только принес весть. – С нами вы будете в безопасности, все наладится. Мы действительно хотим вам добра.

– О… – отвечает Дина странным и слабым голосом, каким говорят все спасенные, от чего мы чувствуем некоторое облегчение и одновременно утрату. Напрасно. – Тогда ладно. Пообещай, что вы не причините нам вреда.

– Обещаю.

Ей этого недостаточно, и я громко и целиком проговариваю предложение, чтобы все слышали. Дина опять вздыхает.

– Проходите. – И открывает дверь.

Мы входим в деревню, и я сразу понимаю: что-то – а вернее, все – неладно. Дина – маленькая, проворная женщина где-то между тридцатью и шестьюдесятью, с седеющими волосами, завязанными как у хиппи. Ее окружают мужчины и женщины всех форм и размеров, в штопаной и перешитой одежде. За забором стоит огромный детина, похожий на обезьяну, с медвежьей шкурой на поясе и колючей бородой. У него пронзительный и опасный взгляд, который он не сводит с меня. Дина без слов разворачивается и ведет нас на главную площадь – узкими улочками, под настороженными взглядами людей на крышах. Там все становится ясно. Гонзо изумленно осматривается. Сэмюэль П. поднимает руки и оставляет в покое ружье. Салли Калпеппер подходит ближе к Джиму, а Джим ни черта не делает – просто стоит и ждет, что будет дальше.

– Ты обещал, – напоминает Дина.

Да, я обещал.

Тобмори Трент вертит головой, пытаясь увидеть общую картину, а затем переступает с правой ноги на левую и поворачивается кругом. Шаг, второй, третий, четвертый – и он вновь на прежнем месте. Окидывает взглядом мужчин, женщин и детей, собравшихся вокруг нас, и переводит его на тех, кто столпился в дверях или выглядывает из-за углов. У них странные испуганные глаза, необычные руки, шрамы, меха… это выдуманные люди, ненастоящие, воплотившиеся из чьих-то мыслей. Овеществленные. Новые.

Черт!

– Сколько тут вас? – наконец спрашиваю я.

– Тысяча восемь.

– А сколько тех, кто… – начинаю я и умолкаю, когда Дина убирает волосы с ушей: заостренных, как у эльфов. – Сколько новых?

– Мы все.

Черт-те что.

Захир-бей бьет по столу. Я никогда не видел его таким злым. Да и вообще злым не видел. Его гнев представлялся мне сдержанным и утонченным, вероятно язвительным. Остроумным, колким и потрясающе действенным. Ничего подобного. Его рука с круглыми пальцами и очень розовыми ногтями вновь бьет по столу. Сильно. Кофейные чашки слегка подпрыгивают, и получающийся звук – скорее оглушительный БАХ!, нежели скромный пум!, каким люди подчеркивают свою мысль, или тук-тук-тук!, каким оратор призывает аудиторию к порядку.

БАХ-БАХ-БАХ! (И дзззынь-тинь-динь – от кофейных чашек.)

Это не шум несогласия. Это грохот ярости. Такой можно услышать, если довести кого-нибудь до белого каления.